"Я верила, что с ней все хорошо". Рассказывает фельдшер Виктория Обидина, разлученная с дочерью после выхода с "Азовстали"

Корреспондент NEWSru.co.il Алла Гаврилова побеседовала c фельдшером Викторией Обидиной, которая находилась среди защитников "Азовстали" вместе со своей четырехлетней дочерью Алисой, в мае попала в российский плен и была освобождена 17 октября.

Наша редакция следит за судьбой Виктории и Алисы с апреля, и все это время мы были на связи с матерью Виктории, Светланой, которая еще до войны переехала в Польшу. В настоящий момент Виктория находится на реабилитации в Днепре. Мы беседовали с ней по видеосвязи.

Вика, давайте напомним нашим читателям, как вы с Алисой попали на "Азовсталь".

Я работала фельдшером в военном госпитале в Мариуполе. Когда началась война и у нас начался наплыв раненых, мы в какой-то момент стали распределять их по гражданским больницам и другим госпиталям. Плюс уже сильно бомбили. Раненых часто сопровождали наши медики. И вот так начальство сказало мне, что меня переводят на "Азовсталь". Я очень обрадовалась, потому что с Алисой жили в одной остановке от завода, и я таким образом могла быть поближе к ней. Все это время она была дома с няней или какой-то родней. Я забрала ее на завод в 20-х числах марта, потому что в городе пропала связь и я знала, что дома заканчиваются запасы продуктов. Пока еще была возможность выехать, я боялась отправлять ее с кем-то из города – боялась, что даже если будет гуманитарный коридор, их могут обстрелять. Сама я никуда уезжать и бросать раненых не собиралась. А в 20-х числах марта я поняла, что выехать уже невозможно, и забрала Алису в бункер на заводе.

Как в СМИ появилось видео с Алисой, которая передает привет бабушке из подвала на "Азовстали? (Редакции NEWSru.co.il удалось тогда найти в Польше бабушку Алисы, Светлану, и подтвердить подлинность видеозаписи – здесь и далее курсивом примечания редакции).

Из командования полка "Азов" пришел парень, я не буду называть его позывные, и попросил записать это видео, чтобы доказать, что на заводе остаются мирные жители. Я согласилась.

В последний раз мы разговаривали с вами 5 мая. Вы тогда рассказали мне, что на "Азовстали" находятся около 200 раненых и примерно 30 медиков, которые уже не могут оказывать профессиональную помощь из-за отсутствия лекарств, медикаментов и перевязочных материалов. Накануне, по вашим словам, снаряд попал в кухню, поэтому почти не осталось еды и воды. Вы и другие медики, находившиеся на "Азовстали", направляли обращение к президенту Украины Владимиру Зеленскому, в котором призывали содействовать их скорейшей эвакуации вместе с ранеными. После этого разговора связь с вами прервалась. Что было потом?

На следующий день, когда был открыт "зеленый коридор" для гражданских, командир приказал мне идти с ними – поскольку я была единственной из медиков, кто был там с ребёнком. Мы понимали, что шансов пройти фильтрацию мало, но решили попробовать. Как только мы приехали в Безымянное, меня, конечно, разоблачили. Я была с Алисой, видео с ней видели все, и отпираться было бессмысленно. Мне сказали, что меня оставляют в Безымянном, а ребенка отправят в детдом.

Я, кстати, не жалею, что мы записали тогда то видео. Таким образом люди узнали, что на заводе есть мирные жители.

Фильтрационный пункт в Безымянном – это палаточный городок. Мне разрешили оставить Алису со мной в палатке, а сотрудники "Красного креста" дали мне позвонить маме. Я ей позвонила и спросила, что мне делать, и мама сказала, чтобы я попробовала любым способом отправить Алису вместе с остальными гражданскими в Запорожье. Девочка, которая была со мной в палатке, предложила свою помощь. Она тоже была на "Азовстали", но она гражданская, я ее там не знала. Сотрудники "Красного креста" помогли мне оформить доверенность, и Алису разрешили вывезти.

Автобус с теми, кто прошли фильтрацию, должен был выезжать в Запорожье в 6 утра 8 мая. А поскольку нас там толком никто не охранял, я просто села в автобус и уехала.

Сбежали?

Попыталась. Алиса с той девочкой сели в самом конце автобуса, а я подсела к другим людям, с собачкой. Собачка на меня сразу запрыгнула, нас стали считать, и я просто опустила голову и сделала вид, что я с собакой. Автобус тронулся, и мы поехали. Через восемь часов, в Мангуше, всю колонну остановили. Там уже знали, что я сбежала, сразу вошли в автобус и сказали мне взять Алису и выходить. Это последний блокпост, еще немного, и я была бы уже в Украине. Чуть-чуть не хватило.

Мы с Алисой вышли из автобуса, меня досмотрели и сказали посадить ее в машину. Я стала их умолять все-таки отправить ее дальше, и в конце концов они согласились. Алиса поехала в Запорожье, а меня повели в Мангушский райотдел, где пытались выбить из меня показания.

Какие показания и что значит "выбить"?

Я же вышла из "Азостали" одной из первых, завод еще оборонялся. Их интересовало, сколько там осталось людей, сколько мы протянем, сколько у нас хирургов, сколько медработников, сколько раненых, какой степени тяжести, какое есть оружие, чем мы лечим. Я начала врать и изворачиваться, и тогда меня стали бить. В основном по ребрам, по голове, хватали за шею, валили на землю. Когда поняли, что это бесполезно, меня посадили в камеру, а 9 мая перевезли в Донецк, где продолжили допросы. Задавали те же вопросы, тоже били.

Я закладывать своих не хотела, пыталась изворачиваться. Я понимала, что убить меня не убьют, а бить рано или поздно перестанут. Тем более, что по лицу не били, а остальное заживет. Это продолжалось два дня. А потом они сказали, что я должна дать интервью.

Вы говорите об интервью с вами, которое 12 мая вышло в телеграмм-канале Репортёр Руденко V? Как оно записывалось? (В этом интервью российский "журналист" Андрей Руденко объясняет в сопроводительном тексте, что "националисты" заманили Викторию на завод обманом и держали их с ребёнком в плену. Сама Виктория говорит на камеру, что бойцы "Азова" угрожали медикам "снайперами" и запрещали им эвакуироваться. Виктория также просит вице-премьера Украины Ирину Верещук вернуть ей ребенка).

Мне примерно рассказали, что говорить. Когда я сбивалась с их текста на свой, они останавливали запись, били меня по ребрам и повторяли, что я должна сказать. Потом включали камеру, и я уже говорила то, что они велели.

После интервью мне разрешили позвонить маме и узнать, встретились ли они с Алисой. Я позвонила и сразу сказала: "Мама, в комнате никого нет, я одна". Думаю, мама сразу должна была все понять. Во время разговора я тоже, как мне велели, сказала ей, что хочу забрать Алису к себе.

Вам объяснили, почему вы должны говорить, что хотите забрать Алису?

Мне ничего не объясняли, но я девочка неглупая, и прекрасно понимала, что если Алиса окажется здесь, через нее будет очень просто оказать на меня давление. Но в то же время я прекрасно понимала, что мама ни за что Алису не отдаст, и все будет хорошо.

------

Виктория была права. Светлана, мать Вики, еще 12 мая рассказала нашей редакции про звонок дочери: "Вика сказала, что она где-то в Донецке, но точно не знает где. И что с ней хорошо обращаются, нормально кормят и скоро выпустят. Рядом с ней находился мужчина и довольно громко ей подсказывал. Потом Вика сказала, что хочет забрать Алису. Сказала, чтобы я не увозила ее в Польшу и что она за ней скоро приедет. Еще сказала, что она дала интервью, в котором рассказала правду об "Азове"." Когда мы беседовали со Светланой, та говорила, что прекрасно понимает, что дочь требует вернуть ей Алису не по своей воле. В это время Светлана как раз выезжала из Польши, чтобы встретиться с Алисой, которую везли из Запорожья на запад Украины родственники.

Наша редакция также побеседовала в те дни с заместителем главы Запорожской областной военной администрации Златой Некрасовой, которая руководила в городе приемом эвакуированных и забрала к себе домой Алису, пока за ней не приехал дядя: "Когда я ее раздевала, у нее на коже был такой двухмесячный свинцовый налет, характерный для тех, кто провел длительное время в заводском бункере. У всех эвакуированных с "Азовстали" есть определенный цвет лица и запах, его ни с чем не спутаешь, мы ведь всех эвакуированных обнимали. И у Алисы был такой запах и серый цвет кожи. Она очень уставала на свежем воздухе и много спала. Потом у нее поднялась температура до 39. Видимо, проходила своего рода адаптация. Алиса много рассказывала о том, что видела, как их бомбили, и все время просила поскорее освободить маму".

В Черновцах, куда привез Алису дядя и где с ней встретилась ее бабушка, девочка тоже долго болела, провела какое-то время в больнице. Из-за того, что мать Алисы якобы требовала вернуть ей ребенка, Светлане довольно долго пришлось оформлять на девочку документы, чтобы забрать ее к себе в Польшу. Бабушка с внучкой выехали из Украины только несколько недель спустя.

Светлана рассказывала, что несколько раз беседовала с вице-премьером Украины Ириной Верещук, которая заверяла ее, что делает все возможное для освобождения Виктории. Злата Некрасова тоже общалась на эту тему с офисом Верещук. При этом, как заявляли в канцелярии Верещук, у них не было данных о том, где именно находится Виктория, и они не находили ее в списках подлежащих обмену украинских военнопленных.

------

Вика, где вас держали все это время?

До 1 июля я была в Донецке. Сначала в полицейском участке, потом в изоляторе временного содержания, который расположен напротив донецкого СИЗО. После того "интервью" меня допрашивать перестали. Условия в изоляторе были жуткими. Прогулок не было, в душ водили раз в неделю. А те, кто попали туда еще раньше, рассказывали, что до этого водили вообще раз в месяц. Бытовую химию и предметы гигиены нам не выдавали. Камера была на три койки. В основном со мной сидели девочки-военнослужащие, которые жили в Мариуполе и решили добровольно остаться на территории РФ.

Но были и такие же девочки, как я, которые ждали обмена. Например, со мной сидела девочка из полиции, которая тоже была на "Азовстали", Марьяна Чечелюк. Совсем молоденькая. Ее перевели из Донецка раньше меня, но пока так и не обменяли.

Кормили три раза в день, но еда была очень пресной, без соли, и в ней часто попадались куски каких-то жуков и тараканов. Вынимаешь и ешь дальше, есть же хочется. Кормушка в двери камеры открывалась только для приема пищи, с нами никто не разговаривал. Даже если спросишь, который час, говорили, что не положено.

А 1 июля мне сказали "с вещами на выход", посадили в машину и повезли.

Вы знали, куда вас везут?

Об этом никто никогда не говорил. Куда бы нас ни переводили, никогда не говорили, куда мы едем. В итоге мы приехали в Еленовку. Нас досмотрели и отвели в камеру. Камера двухместная, четыре на пять метров. Нас было в ней 11 человек. Кормили тоже три раза в день, но и этой едой наесться было нельзя. Маленький кусочек хлеба, в каше попадаются камни. Питьевой воды не было, нам привозили воду в пожарных машинах. Там в воде и мальки попадались. В августе вода начала бродить, у всех были вечные проблемы с кишечником. Из лекарств нам только иногда йод выдавали. Спали мы или по два человека на шконках или на полу на тонких матрасах.

Сначала я жила с девочками, которые решили остаться на оккупированной территории. Я была единственной, кто шла на обмен, поэтому нам с ними было общаться особо не о чем. Но у нас были там книги. Это было, наверное, единственным развлечением. И иногда мы работали. Кто в пекарне, то полол траву на периметре. Добровольно-принудительно.

Это как?

Если откатываешься идти работать, то тебя отправляют в камеру штрафников. Это маленькая камера, буквально несколько квадратных метров. Оттуда трудно выйти. Там обычно человек 12 набивается, спят по очереди. Я туда не попадала, но мне рассказывала соседка по камере.

Где вы работали?

Я ходила полоть траву на периметр. Я сама хотела – это и возможность подышать воздухом, и шанс увидеть мальчиков рядом с их бараками и иногда даже перемолвиться хоть словечком.

Вы знали кого-то из тех, кто был в этих бараках?

Да, там были мальчики с "Азовстали", были из нашего госпиталя, были и те, кого я вообще не знаю, но они меня узнавали, потому что я их лечила. Это было приятно. Общаться было нельзя, всюду надзиратели, но хоть рукой помахать можно было.

В Еленовке вас допрашивали?

Один раз вызвали на беседу. Спрашивали, что я знаю о злодеяниях украинской армии. Ну, я завела обычное: "Ничего не знаю, ничего не помню". Они не давили и не били. В Еленовке вообще, судя по тому, что я знаю, девочек не били, относились нормально. Но зато когда допрашивали мальчиков, нам приказывали молчать, чтобы мы слышали их крики. Их на допросы водили в наш корпус. И слушать это было, конечно, тяжело.

Все это время вас охраняли и допрашивали люди из ДНР?

Надзиратели все были местными, да. А допросы проводили русские, из ФСБ.

Вы получали какую-то информацию извне?

Нет. Нам все время говорили, что менять нас не хотят, что мы никому не нужны и про нас все забыли, что Украина нас продала и так далее. Но мы не верили. Мы там все сдружились и старались друг друга поддерживать.

Где вы были, когда взорвался один из корпусов? Вы что-то слышали и видели?

Мы были в камере. Обычно кормушки были открыты, чтобы была хоть какая-то циркуляция воздуха, но в тот день их закрыли и приказали нам сидеть молча. Какое-то время была тишина, а потом прогремел взрыв. Мы сначала думали, что нас обстреливают. Потом услышали звуки сирен. А ночью в наш корпус начали переводить раненых, которым не потребовалась госпитализация. Взрыв произошел в корпусе, где держали бойцов "Азова". Нам сказали, что взрыв произошел из-за обстрела со стороны Украины, "чтобы нас не менять". А потом пошли слухи, что взрыв произошел изнутри.

-----

23 сентября наша редакция получила от Светланы следующее сообщение: "Здравствуйте, от Вики вообще нет никаких вестей. Написали везде, где только можно. Никто ничего не знает. В Еленовке её точно нет, я смотрела фото с пленными. Не знаю, что делать. Алиса ходит в садик. Украинских групп нет, ходит в польскую. Учит язык, ходит на танцы. У нее 3 октября день рождения, и она очень ждет маму. Вика готовилась за месяц к ее празднику".

4 октября Светлана написала, что Вика позвонила и сообщила, что находится в Еленовке. После звонка дочери Светлана позвонила в канцелярию Верещук, где ей подтвердили, что до сих пор, несмотря на многочисленные запросы к властям ДНР, не знали, что Обидина в Еленовке, и сказали, что готовится большой обмен женщин, в рамках которого попытаются обменять и Викторию.

-----

Как вы добились разрешения позвонить маме?

Я и до этого часто просила дать мне позвонить и узнать, что с Алисой. Я знала только, что она добралась до Запорожья, но не знала ничего, что было после этого. Я верила, что с ней все хорошо и что бабушка ее в обиду не даст, но все время просила дать мне ей позвонить. Я говорила, что 3 октября у Алисы день рождения и умоляла дать мне хотя бы ее поздравить. Я убеждала надзирателей, что даже если кто-то и узнает о звонке, то поскольку из Еленовки уже почти всех перевели, никто больше не попросит. Дело в том, что всех, кто шел на обмен, постепенно вывозили в Россию. Должен был начаться отопительный сезон, а в Еленовке нет труб, и нас распределяли по другим колониям. Со мной в камере оставались еще три девочки-пекаря. В остальных сидели только те, кто решил остаться на оккупированной территории.

И 4 октября мне дали позвонить. Я позвонила, поздравила дочу и сказала маме, что я в Еленовке. Так мама узнала, где я, потому что ни на один запрос украинской стороны никто не отвечал.

А 14 октября в камеру заходят и называют три фамилии – девочек, которые со мной сидели. Мол, с вещами на выход. А мою не называют. И я поняла, что остаюсь в Еленовка одна из всех девочек, которые идут на обмен. Я стала стучать в дверь, кричать и просить, чтобы мне дали поговорить с каким-то начальством. Начальство вызвали, и я стала объяснять, что не готова подселяться к девочкам, которые отказываются от обмена, и стала умолять внести меня в списки тех, кого отправляют в Россию и оттуда уже будут менять. В общем, они согласились. Нам всем связали руки, завязали глаза и посадили в "Урал" и повезли. Ехали мы очень долго. В кузове было восемь человек. Мы еще не знали, что нас везут в Таганрог, хотя до этого слышали, что там есть распределительный пункт. Когда приехали, спрыгнули на землю, нам приказали согнуться и не разгибаться. Если ты не до конца нагибался, тебя нагибали резиновой палкой. Руки и глаза не развязывали, приказывали бегать так. Могли сказать, что тут ступенька, но не говорили, вверх или вниз. Могли сказать "беги направо", ты поворачивал и бился головой о стену. В общем, они так развлекались.

17 октября в 5 утра нас подняли и сказали идти с вещами на выход. Мы думали, что едем в другую колонию. Нас поместили в большую камеру, потом пофамильно вызывали и выдавали какие-то из наших вещей, что осталось. Потом снова связали руки, завязали глаза, посадили в машину, привезли на аэродром и посадили в грузовой самолет. Когда мы сели, нам разрешили развязать глаза и опять погрузили в грузовик. Мы видели дорогу и указатели, а девочки там были из разных мест, и так мы поняли, что прилетели в Джанкой и едем оттуда в сторону Запорожья.

Мы знали, что обмены проходили под Запорожьем, и у нас мелькала надежда, но надеяться было страшно и мы все-таки думали, что нас везут в какую-то колонию. Только когда мы подъехали к мосту и автобусы со стороны Украины, а потом перешли мост и услышали родной язык, мы поняли, что для нас все закончилось.

Как вас встретили из плена?

Очень тепло. Сначала нас на автобусах завезли в Запорожье, там нас встречала толпа журналистов, нам подарили телефоны, дали паек и повезли дальше в Днепр. Здесь оказали сразу помощь тем, кому нужны были какие-то лекарства, а утром уже у всех взяли анализы, нас осмотрели все врачи и нам сказали, что сразу начнут восстанавливать документы. Я уже восстановила свой паспорт, загранпаспорт, водительские права. Нужно еще восстановить дипломы.

Вас допрашивали?

Конечно. Ну как допрашивали – беседовали. Просили подробно рассказать обо всем, что было в плену. Сейчас мы постепенно опознаем вертухаев, которые были в колониях. И тех мальчиков и девочек, которые еще остались в плену. Про многих ничего не знают, как не знали про меня.

Что вы будете делать дальше?

Я еду в Буковель, где буду дальше проходить реабилитацию. Примерно через месяц смогу уволиться из части. К сожалению, для меня военная служба окончена. Для меня это жуткий стресс – я ведь всегда мечтала стать военной, на работу шла как на праздник. И я даже послужить толком не успела, как приходится увольняться. Когда уволюсь – поеду к Алисе. Но я думаю, что мы с ней все равно вернемся в Украину, когда ситуации более-менее стабилизируется. И тогда, если будет возможность, я вернусь в армию.

Как сейчас Алиса?

Все хорошо. Ждет меня, учит польский и английский. Каждый день спрашивает, когда я приеду. Но уже скоро.