"Всегда говорю, что я из Израиля". Интервью с просветителем Владимиром Раевским

В Израиль приезжает с гастролями журналист и просветитель Владимир Раевский. Его выступления под названием "Держава Несмеяна" проходят в жанре "исторического стендапа". Уроженец Екатеринбурга, Раевский до 2022 года делал успешную карьеру на российском телевидении и радио и был дважды лауреатом региональной премии ТЭФИ. После полномасштабного вторжения российских войск в Украину он репатриировался в Израиль, сейчас живёт в Лондоне. Помимо "исторического стендапа", Раевский продолжает заниматься тем, что он умел делать всегда – производством просветительских видео в самых разных форматах: от коротких роликов на минутку-полторы до полнометражных документальных фильмов о самых разных аспектах нашего прошлого и настоящего. В начале 2025 года Минюст РФ внёс Раевского в реестр иностранных агентов. С израильских выступлений – 7 апреля в Хайфе и 10 апреля в Тель-Авиве – начинается гастрольный тур журналиста, который продлится весь месяц и охватит сразу несколько стран: Германию, Швейцарию, Испанию, Францию, Кипр и Казахстан. Лев Ганкин связался с Раевским специально для Newsru.co.il и узнал у него о том, как рассказывать весело о страшном, в чём специфика онлайн-формата, можно ли заработать на жизнь видеоблогом и как сегодня живётся в Лондоне израильтянину, не скрывающему тёплого отношения к своей стране.

Что такое "исторический стендап"? По отдельности мне эти слова понятны, а в сочетании – не совсем.

Неудивительно: я осмелюсь утверждать, что мы этот жанр придумали. Лет десять назад я стал делать историческую программу на телевидении. Любой, кто этим занимается, находит себя в пространстве между Леонидом Парфёновым и занудными фильмами с кучей хроники и обволакивающим бархатным голосом поверх неё. Мы же хотели, чтобы программа была прикольная – и при этом чтобы её не закрыли скоро. Поэтому стали изобретать с коллегами новый язык: с графикой, реконструкциями (я там много ходил в кадре с наклеенными усами и бородами) и так далее. Но главное – я стал читать много всего о русской истории и не мог поверить глазам, насколько это смешно: буквально нескончаемая комедия! Конечно, иногда, что называется, смешно до крови. И в нынешнюю страшную годину трудно воспринимать историю как комедию. Но на самом деле это зачастую именно так – и есть ощущение, что мы сами себе запретили над ней смеяться: сакрализировали историю, "ограничили" её (от слова "гранит"). После того, как я уехал после начала войны, телевизионный проект, понятно, закончился, но я продолжал аккумулировать всякие интересные сюжеты – и мы с коллегами подумали: почему бы не превратить их в выступление? И попытаться смеяться не над своей бытовой жизнью, как принято в стендапе, а над тем, что меня по-настоящему интересует, – над прошлым?

Название твоего стендапа – "Держава Несмеяна" – это про Россию, да?

Да. Многие думают, что Россия – держава только до тех пор, пока она "Несмеяна"; как только станет смешно, сразу всё сдуется. Но я считаю наоборот – что будет как в сказке: именно когда она рассмеётся, то наконец похорошеет, проснётся ото сна и будет отдана прекрасному царевичу, а не каким-то вурдалакам.

Всё выступление у тебя именно про русскую историю?

Ну, во-первых, я всю жизнь занимался, в основном, русской историей – это то, что мне больше всего интересно. Во-вторых, я уверен, что это не рассказанная страна по-настоящему. Единственная нормальная биография Брежнева написана немецкой исследовательницей. Брежнева! Который 18 лет правил, и было это недавно совсем! А лучшая биография Хрущёва принадлежит Уильяму Таубману, американскому исследователю, и лучшая биография Горбачёва – ему же. Понятно, что есть и другие примеры – например, Олег Хлевнюк и его книга о Сталине. Но всё равно мы как будто сами себя ещё не начали толком понимать. Ну и, в-третьих, мы больше всего нуждаемся в историческом стендапе. Евреи про себя умеют шутить, у англичан, французов тоже нет проблем с этим. А у россиян…

Как ты определяешь охват? История России – страшно длинная: "от Гостомысла до Тимашёва", как у А.К.Толстого. Где ты проводишь границы – что может войти в твою программу, а что нет?

Всё просто: я работаю с источниками. В случае с условным Гостомыслом, к сожалению, с документами сложновато. А с другой стороны, я вот живу в Лондоне, и в какой-то момент у меня возникла идея почитать, о чём Иван Грозный писал Елизавете I. Я отправился в National Archives (Национальные архивы) и сказал: "Дайте, пожалуйста, всю переписку, которую наш московский царь отправлял вашей королеве, Елизавете I Тюдор". И мне их дали – я даже фотографию сделал [фотографией Владимира Раевского, изучающего письма Ивана Грозного, проиллюстрировано это интервью]. В общем, если я могу нырнуть в какой-то особый мир с помощью документов, дневников, писем, картинок и прочего – то я это делаю. А если не могу, то я это и не трогаю.

А если брать современность – где заканчивается история, которая становится сырьём для твоего рассказа, и начинается "текущая действительность"? Брежневская эпоха, насколько я понимаю, попадает в твой объектив. А ельцинская или путинская?

Знаешь, я не историк, а исторический журналист, поэтому не знаю, как это определяют профессионалы: где заканчивается прошлое и начинается настоящее. Для меня водораздел проходит в той точке, где мне перестаёт казаться, что та или иная эпоха – это другая вселенная. Вот с перестройкой, например, это точно именно так: сейчас "Яндекс" оцифровал архивы "Известий", я читаю, о чём там писали в 1988 году, и вижу, что там люди абсолютно на другом языке говорят! Или включаю в YouTube, скажем, телепередачу "Счастливый случай" 1991 года… В этом для меня есть волшебство. А с раннепутинской эпохой у меня нет такого ощущения.

Я задал этот вопрос ещё и потому, что в последние годы есть ощущение, что мы как будто обнаружили себя в учебнике истории. Мы проживаем события, о которых потом будут писать историческую литературу. А вот будут ли о них шутить – станут ли они основой для "исторического стендапа" – в этом как-то нет уверенности. Изнутри всё это ощущается как трагедия – и, честно говоря, редко хочется смеяться…

Я не сомневаюсь, что будут. Да, ежедневные новости, которые мы получаем, довольно тяжкие. Но чем больше прошлое от нас отдаляется, тем чаще трагедия превращается в комедию. Ну, как могут не стать персонажами комедии Пригожин, Медведев, Сергей Лавров? А Трамп – неужели он не похож на клоуна? Разве что Путин – единственный, кто, как ни посмотри, совсем не смешной персонаж. И, видимо, это говорит о том, что он фигура по-настоящему жуткая, из него как будто высосано всё, что можно превратить в комедию. Но, в любом случае, думаю, что наши потомки в этом разберутся.

Помимо стендапа, ты в последние годы активно работаешь с разнообразными видеоформатами в интернете. Между тем, когда мы познакомились, ты был "человеком из телевизора". Как тебе кажется – у тебя теперь новая профессия или она осталась той же самой, просто "средства производства" теперь другие?

Я думаю, что в онлайне многое устроено иначе. И даже между большими видео в YouTube и короткими видео в инстаграме есть разница, которую я только сейчас, спустя почти два года, начинаю нащупывать. Главное – что зрителя в онлайне, по ощущению, намного сложнее привлечь. В старых медиа есть много пустых проектов, которые, тем не менее, обладают определённой аудиторией просто за счёт статуса автора и площадки. А в сети всё гораздо честнее: ты с аудиторией один на один, и либо она тебя любит, либо нет. Либо ты создал что-то, что зацепило зрителей, либо нет. Это сложный мир, который многие пытаются разгадать, но на самом деле раз и навсегда его постичь невозможно, поэтому все постоянно экспериментируют. Для меня это каждый раз игра – получится за полторы минуты сказать и показать что-то важное или нет.

Ты сейчас говоришь прежде всего о коротких форматах – shorts, reels и так далее. Для тебя это такая импрессионистская вещь: появилась идея – пошёл и быстро снял? Или за этими видео стоит не менее кропотливый продакшен, чем за полнометражными фильмами?

Очень по-разному. Однажды я набрёл в Тбилиси на удивительный книжный магазин, такое one man show. Человек по имени Гера сидит на крылечке своего дома и продаёт старые книжки. Мы зашли к нему и поняли, что это отдельный маленький мир – включили камеру, сняли там что-то, поболтали, показали Геру, и пожалуйста – полтора миллиона просмотров. А бывает, что ты видишь историю, но понимаешь, что с кондачка её не рассказать. И работаешь над ней, как над большим фильмом: находишь прикольные документы, запрашиваешь их в архиве, даже если это буквально полторы секунды промелькнёт на экране, и в итоге получаешь сложный продукт. Реально месяцами можно готовить эти видео. Мы называем их царь-reels.

Я перед интервью посмотрел несколько десятков коротких видео на твоём YouTube-канале и обратил внимание на то, что где-то просмотры измеряются десятками тысяч, а где-то – буквально миллионами. Например, видео про "Молочницу" Вермеера. А ещё – про селёдку… Ты можешь объяснить, почему одни сюжеты выстреливают, а другие – нет?

Ну, во-первых, есть банальный факт: существуют вечные темы, которые всегда всем интересны. Секс, еда, отношения, политика, что-то модное и актуальное. Но, во-вторых, мне кажется, что самое крутое – это когда удаётся создать эффект напряжения между какой-то отвлечённой историей и чем-то, что волнует людей прямо сейчас. Одно из самых популярных видео у меня посвящено заборам – железным заборам, которых тут много в Лондоне. Если знать, что это такое на самом деле, то никогда не пройдёшь мимо. Эти заборы сделаны из носилок, на которых выносили раненых во время бомбардировок Лондона. А после войны из этих носилок сделали заборы, тем более что там в то время не хватало стройматериалов – и они до сих пор в Лондоне стоят. То есть за этим забором обнаружилась очень драматическая человеческая история, которая резонировала сразу со всем: с войной в Украине, войной Израиля и ХАМАСа, и ещё в Карабахе тогда тоже шла война, когда мы его опубликовали. Всё сошлось. Стало ясно, что наш повседневный ландшафт зачастую формируется из крови, потерь, трагедий человеческих. Такие истории, которые соединяют что-то, произошедшее в Лондоне в 1940-е годы, и нас сейчас, они больше всего берут за живое.

Помимо коротких видео, ты делаешь для YouTube и длинные фильмы, в том числе про разные города. Они, по ощущению, как раз во многом наследуют твоим телевизионным работам из старой жизни – прежде всего подробным материалам про Москву. Но теперь у тебя есть выпуски про Тель-Авив, Прагу, Белград… Как ты выбираешь, о каком городе поговорить?

Когда я оказываюсь в каком-то городе, мне всегда хочется как-то обогатить своё зрение, надеть некие VR-очки, которые помогут увидеть вокруг себя больше. И узнать, как прошлое сформировало то, что мы видим сейчас. Я действительно занимался этим в Москве – старался сделать так, чтобы зрителям было интереснее ходить по улицам и представлять себе, как они выглядели когда-то. Сейчас я выбираю города по двум критериям: во-первых, те, про которые, как про ту же Прагу, интересно задуматься – а какой она была в 1968-м? Или в 1945-м? Или в другие времена? И как это повлияло на её историю? А во-вторых, те, в которых есть русскоязычное население – чтобы были люди, которые захотят это посмотреть, те, для кого мы работаем.

Мы – это кто? У тебя есть команда?

Да. Я был бы рад назвать всех по именам, но не уверен, что это им не навредит, учитывая мой статус в России [в январе 2025 года Минюст РФ внёс Владимира Раевского в реестр "иностранных агентов"]. Но у меня есть замечательный коллега, с которым мы работаем над стендапом – мой, можно сказать, comedy buddy: мы с ним придумываем шутки в режиме такого словесного пинг-понга. Очень талантливый автор. Потом, есть человек с историческим образованием, умеющий находить информацию в источниках – от документов до монографий. Есть продюсер, организующий мои поездки. Есть человек, занимающийся дизайном, верстающий презентации и вообще отвечающий за айдентику.

То есть "Владимир Раевский" – это, можно сказать, небольшое медиа?

Да, так и есть. Микромедиа.

Окупается ли это медиа? Видео и стендап – это твои источники дохода сегодня?

Мои источники дохода – это медиа, стендап, реклама и периодически какие-то лондонские экскурсии, которые я провожу по Тейт-Модерн или просто по городу. USAID я ни разу в глаза не видал. Когда его недавно начали прикрывать, то мне стали писать злорадные сообщения: ха-ха, всё, крышка тебе, очкарик! А я не при делах абсолютно – даже обидно. У нас был только один небольшой грант на производство фильмов в YouTube – частный, никак не связанный ни с каким правительством. В его рамках мы выпустим ещё два фильма про города, один из которых – это уже можно рассказать – будет про Берлин и то, что мы увидели бы, если бы приехали туда туристами в 1936 году. Какое пиво мы бы пили, сколько рейхсмарок оно бы стоило, на что мы бы могли сходить вечером в кино и какую оперу какого немецкого композитора послушать.

Клеймо иноагента как-то влияет на твои возможности – или на твою повседневную жизнь?

К сожалению, мы вынуждены были попрощаться с дорогими сердцу рекламодателями, которые были зарегистрированы в России. Никакого отношения к государству они не имели, но обязаны соблюдать его несправедливые законы. Конечно, это лишило нас части средств, но у нас, тем не менее, по-прежнему много очень интересных партнёров, с которыми мы уже придумываем разные проекты. Так что я нахожусь в очень привилегированном положении и благодарю судьбу за это каждый день. Кстати, мне аккурат сегодня прислали письмо из Минюста, где объясняется, почему я иностранный агент. Честно говоря, такой халтуры я давно не читал. Мне кажется, в хороших редакциях такой текст просто перечёркивают полностью: иди, переписывай.

Я беру это интервью в связи с твоими израильскими гастролями и сам нахожусь в Израиле, поэтому не могу не затронуть ещё одну тему. Год назад на День независимости Израиля ты вывесил у себя на лондонском балконе израильский флаг…

Да, и скоро опять вывешу. Через месяц, когда снова будет День независимости.

Многие видели твой пост об этом, но никто не спросил – а что дальше-то было? С чем ты столкнулся после этого? Как развивалась ситуация?

Во-первых, ко мне ни пёрышка на балкон не прилетело. Мне кажется, что у многих израильтян, к сожалению, возникает несколько искажённая картинка, сформированная медиа и соцсетями. Я живу в восточном Лондоне, у нас действительно много мусульманского населения, и палестинских флагов тоже много было. Но представить, что мне за израильский флаг может прилететь какая-то агрессия – да ну. За это тут можно такое выхватить… Буквальное, физическое проявление антисемитизма – это очень серьёзная история. Так что в этом плане ничего не было. Но есть и "во-вторых": я потерял подписчиков в процентном отношении больше, чем Билли Айлиш, когда она сказала, что спит в том числе с девочками, а не только с мальчиками. Причём я ведь не призывал, например, к масштабным военным действиям – а просто поздравил нашу с тобой страну с днём рождения…

Как ты отвечаешь на вопрос "where are you from" в Лондоне? Из России, из Израиля – или по-разному, в зависимости от того, с кем общаешься?

Людям восточной наружности я всегда говорю, что я из Израиля. Просто чтобы сразу расставить точки над i, не хитрить и не скрывать. И ни разу ни одного конфликта на этой почве у меня не было. Максимум – иногда люди замолкают. Я недавно видео рекламу "Эль-Аль", где два израильтянина едут в такси в разных странах мира, их спрашивают, откуда они, и они такие – мы из Греции или ещё откуда-то. А потом садятся в самолёт "Эль-Аль", и тут все свои, все их любят и понимают. По-моему, это ужасно – это создаёт ощущение враждебности окружающего мира и способствует изоляции: как будто мы только на своём острове друг к другу открыты и дружелюбны, а весь мир нас ненавидит. Это вредное и опасное заблуждение, я призываю всех не верить этому ни секунды, свободно путешествовать, говорить открыто о себе – только так мы можем на что-то рассчитывать.

Через месяц после 7 октября у тебя было мощное видео с пропалестинской демонстрации, на котором ты пытался обратить внимание демонстрантов на горе и боль в Израиле. С тех про прошло полтора года. Изменилась ли как-то обстановка в Лондоне в контексте наших печальных дел? Больше или меньше сейчас антиизраильских демонстраций, и изменилась ли как-то их риторика?

Мой главный вывод по итогам того видео был в том, что большинство людей там оказались эмоционально – никто из них не дал себе труда ни в чём разобраться, из какого-то утюга им что-то надуло, и они туда пришли. Сейчас, поскольку война, увы, идёт уже полтора года, мне кажется, многие устали про это думать. Могу ошибаться, но, по моему ощущению, демонстрации стали менее масштабными. И флагов палестинских я вижу меньше. Люди переключаются на что-то другое – вот, Трамп пришёл и информационных поводов сразу подбросил изрядно. Я, кстати, не уверен, что рад этому, потому что воз остался там же, где и был. Как бы нас ни фрустрировала эта антипатия к Израилю, это отсутствие поддержки, это нечестное, несправедливое распределение милосердия и сочувствия – я ещё очень мягко всё это называю, – но что-то другое могло начать рождаться только из диалога (как бы наивно это ни звучало). А так, по-моему, ни фига не родилось – просто все высказались, поорали и разошлись. И это кажется мне интеллектуальным тупиком.

Возвращаясь к стендапу – перед нашим разговором ты намекнул мне, что это не единственный повод для беседы. Что ты имел в виду?

Я имел в виду, что в ближайший вторник, 8 апреля, мы выпускаем на YouTube ещё один очень дорогой мне проект. Это фильм о театре "Современник", о первых пятнадцати годах его истории, который мы делали в 2021 году ещё с моей российской командой. О молодых людях, которые выросли в абсолютно беспросветном несвободном времени, а потом получили немножко свободы с приходом оттепели – и о том, как они ей распорядились. Этот фильм должен был выйти в кинотеатрах и на большом федеральном канале в России весной 2022 года. Но началась война, мы его положили на полку, и он пролежал там три года. А теперь со мной, как ты понимаешь, не все хотят иметь дело. И мы решили просто его опубликовать – и посмотреть, как он прозвучит сегодня. Это важное для меня событие – важный итог той, предвоенной жизни, который наконец-то увидит своего зрителя.