О нежности материала и доверии к огню. Интервью с керамистом Геннадием Дворкиным

Геннадий Дворкин – один из самых известных русскоязычных мастеров керамики в Израиле. Репатриировавшись в Израиль из СССР, он решил начать все заново и заняться прикладным искусством. Испробовав в работе различные материалы, изучив возможности работы с деревом и камнем, он остановился на глине. После десяти лет освоения керамического ремесла, его увлечение переросло в дело жизни. В 2014 году Дворкин открыл свою первую студию керамики в Яффо. Геннадий является членом Ассоциации художников-керамистов Израиля, его работы можно увидеть на их выставках, в галереях, в частных коллекциях. Некоторые новые работы находятся в его доме-студии в Яффо на улице Тирца, 8.

Беседовала Таша Карлюка.

Расскажи про свой переезд из СССР в Израиль в 1990 году. Что тобой двигало? Сионизм, желание лучшей жизни…

Нет, сионистом я не был и лучшей жизни не искал. Это было стадное чувство – все ехали. Вопрос ехать или не ехать вообще не стоял. Конечно, ехать! Единственный вопрос – брать зонтик или не брать? (смеется)

Кроме того, мне хотелось начать с чистого листа. Это мог быть и не Израиль, но у нас не было большого выбора, только сюда мы и могли уехать. В Тольятти у меня было всё: прекрасная квартира в центре города, деньги, но хотелась чего-то нового. Не знал – что, не знал – как, но мыслей вернуться обратно не было вообще.

Неизвестность не пугала?

У нас семья походников, мы всегда любили путешествовать. Мои первые детские воспоминания – я в рюкзаке у папы на спине. Мои родители всегда были легкими на подъем. Кроме того, в Израиле уже были родственники, мы знали, что не на болото едем.

Как встретила тебя историческая родина?

Жарко. Это первое, что я вспоминаю, как только мы сошли с трапа самолета. Еще и аэропорт был таким простым, не как сейчас: колючие проволоки, заборы, военные. Мы – родители, младший брат и я – сели в такси и сразу в Иерусалим. Брат моей мамы уже снял нам квартиру, и мы начали обустраиваться, с тележкой ездить по складам мебели: стол, диван, тумбочка… Вспоминаю папину лапшу, он у нас мастер! Первый месяц он только и делал, что блюда из лапши. И мы это так любили, коробками употребляли!

Помню Йом Кипур, мы с моим братом гуляем по Иерусалиму, много народу вокруг. А у нас в одной руке кефир, в другой сосиски, мы макаем сосиску в кефир и едим. На нас смотрели искоса, но ничего не говорили. Думаю, тогда такое было сплошь и рядом – каждый день таких как мы приезжали тысячи по три. И все с сосисками и кефиром (смеется).

Свободу почувствовал?

Вокруг об этом говорили, но я сам ничего не почувствовал. Мне даже кажется, что в России мне было свободнее. Я был устроен там. А здесь как заново рожденный, всё с начала. Но я никогда не сравнивал жизнь там и здесь.

Первое время я, папа и брат мыли зал торжеств в Иерусалиме. Весело, бодро и с удовольствием. Мы взяли швабры в руки и пошли работать, только чтобы ни у кого ничего не просить и не ждать. У нашей семьи обиды на этот счет не было никогда.

Ты был сторожем в будке. Смена по 12 часов. Как не сломался?

Меня это вообще не ломало. Я понимал, что долго там не пробуду, но сидя в будке, я нашел чем заниматься. Начал деревяшку строгать. Потом переключился на камень. Купил специальные инструменты – молоток, зубило, но диалог не сложился. Захотелось найти другой материал, который мне "подойдет". Купил брикет глины и начал делать "Голубку Пикассо". Славная вышла голубка.

Заниматься творчеством в наше время, в нашем мире непросто. Нужны деньги. А ты стал заниматься керамикой в 40 лет, да еще и в чужой для себя стране. Вместо того, чтобы программистом, например, стать. А, если бы не получилось?

Да, творчество – самое худшее место для заработка. Но все начиналось как увлечение, я не думал, что это перерастет во что-то большее. Мне просто было интересно заниматься керамикой, а о том, чтобы зарабатывать этим, я даже не думал. Напротив. Я думал, что будет работа для денег, а это будет занятие для души.

Не бесило, что нужно зарабатывать вместо того, чтобы посвящать все время любимому делу?

Еще как бесило! Но я знал, что здесь у меня не получится зарабатывать искусством и смирился. Работал, делал деньги. Это огромный риск – все бросить и уйти в искусство. Ты либо один должен быть, потому что подвергаешь свою семью опасности, либо с мешком денег. А у меня была семья – жена, сын только родился, и мешка с деньгами не было.

И вместе с тем ты бросил работу и стал заниматься только керамикой…

(пауза) Я расстался со своей семьей. Не спрашивай подробности, ладно? Из Иерусалима сбежал в Эйн-Керем. Я знал, что мне нужно куда-то запустить свой мозг, потому что он думал только об одном: как вернуть их. Целыми днями я просто бродил по Эйн-Керему.

Оглядываясь назад, понимаю, что достиг пика, а дальше пустота. И я начал шевелиться. Купил гончарный круг, печь, стал учеником Амнона Исраэля в Иерусалиме. Глина выдернула меня из этого состояния. Я благодарен бывшей жене. Если бы не она – я не был бы здесь и не был бы тем, кто я есть сейчас, она подарила мне свободу.

Не только тебя спасла глина. Одна из твоих учениц рассказала мне, что благодаря керамике она жива – ей не хотелось жить после смерти мужа.

Да, керамика – это медитация в движении. Она учит спокойствию, тишине. Но многие мои ученики пришли в это не в поисках спасения, они это делают для своей души. Это забота о себе, любовь к себе, подарок самому себе. Как йога, серфинг, кулинария. У многих есть дети, они ходят на кружки. А чем взрослые хуже детей? (улыбка)

Мой ученик Томер говорит, что для него гончарство похоже на занятия любовью. Во-первых, скоростью – насколько ты предан моменту. Гончарный круг заставляет тебя выдохнуть, время замедляется. Ты обязан предаться другой скорости. Пока ты к этой скорости не придешь, ничего не получится – глина лопнет, разлетится. Во-вторых, похожи нежностью материала и то как он к тебе возвращается. Каждое твое касание вернется не только в этот момент, но и в конце процесса.

Дай совет тем, кто сейчас начинает заниматься керамикой и думает о том, что это может быть делом жизни.

Этому нужно посвятить все свое время, тогда получишь результат. Как и в любом другом деле. Рассчитывать на половину – что ты чуть-чуть здесь, чуть-чуть там – не вариант. Нужно набить руку, чтобы спокойно в этом дышать. Да, это сложно. Поэтому только если ты уверен, что хочешь это делать, бросай все и занимайся этим. Возможно, это звучит громко, но нужно пожертвовать всем, если хочешь в этом преуспеть и быть мастером.

Я бы сравнил это с горой, на которую мы все идем. Вершина спрятана за облаками и тебе кажется: еще немного и ты на вершине. Но приходит другая погода, облака исчезают и оказывается, что еще очень долго до этой вершины.

Ну и какое удовольствие заниматься делом, которое не принесет тебе той самой вершины?

Она как мечта. Если мечта твоя выполнима, то это херня. Мечта должна быть недосягаемой.

Я вижу, тебя не напрягает, что приходится долго ждать, не получать сразу результат, а иногда и вовсе ничего не получить.

Я кайфую от процесса – это то, что мне интересно. Результат? Ну, достиг ты вершины – и что теперь? Плюнуть вниз, и всё. Получив результат, ты опустошаешься. И гордость за себя заканчивается ровно тогда, когда твоя нога касается этой вершины. А мне эта вершина, думаю, даже не нужна. Движение – вот, что важно.

Ты выбрал керамику делом своей жизни, потому что тебе очень подходит это, не противоречит характеру. Так?

Да, мы сошлись. Как вилка и розетка.

Ты сам обжигаешь работы в своей печи. Когда сосуд попадает в печь, там уже от тебя ничего не зависит. Последний штрих ставит огонь. Не расстраивает, что последнее слово не за тобой?

Посмотри на это иначе. Как прекрасно вынуть раскаленный сосуд из печи, увидеть расплавленную глазурь и услышать звуки от теплового удара. Сила и тайна живого огня. Отдавая свое произведение на обжиг, доверяя огню, я не могу предвидеть конечный результат. И это, скажу тебе, освобождает от груза собственного "я". И в этой игре, в этой тайне, есть колоссальный эмоциональный накал. Это манит и притягивает, чтобы вновь и вновь приносить "жертвоприношения" своими работами, совершать тяжелую и благодарную работу, сотрудничая с огнем.

Некоторые твои работы по текстуре мне напоминают кожу слона.

Смешно! Я на шее сидел у слона в Тайване. Сел, поставил босые ноги ему на голову, почувствовал эту мощь под собой, это движение. И слон на ощупь такой текстурный, помню эту крутую волну под собой из мозолистых крупных трещин. А дельфин как каучук, резина.

У тебя в мастерской слоны…

Да. Но начинал с дельфинов. Все сглаживал, зализывал. А потом я взял за правило вовремя остановиться и мои дельфины превратились в слонов.

Интересно, какое животное следующее?

Собака. Когда ты "ныряешь" в шерсть пса и нащупываешь кожу, складки, сжимаешь все нежно и отпускаешь, она выпрямляется. У меня бассет был, так я запускал в него обе руки и мог несколько часов медитировать.

Знаю, на могиле одной собаки стоит памятник, который ты сделал. Расскажи, как так получилось.

Жила напротив в доме девочка у нее была собака Луна. Эта собака всегда выбегая из своего подъезда, мчалась ко мне в мастерскую к холодильнику. Каждый раз я угощал ее кусочком сыра. А потом Луна умерла от старости и ее хозяйка попросила сделать ей памятник на могилу в виде луны. Я его сделал. Луна для Луны.

Давай о красоте. Чем, каким органом чувствуется "красивое"?

Глазами. Потом подключаются другие чувства. Например, если мне не нравится форма машины, а при этом начинка ее идеальна, я ее не куплю. Я возьму машину с красивыми формами, даже если ее движок будет сильно уступать первой. Я всегда говорю новым ученикам: "Сиди, смотри и впитывай глазами". Нужно заметить мелочи, из которых потом сложится опыт.

Последние семь лет ты живешь в Яффо. Это место повлияло на твои работы?

Конечно. Трещины, море, архитектура старого города, высохший песок, камни в старом Яффо, из которых сделана портовая улица. В меня это очень врезается – кого они видели, с кем они знакомы? Я иду, трогаю это все рукой и чувствую неземную силу.

Меня вообще эти вещи не трогают.

Потому что ты их не трогаешь – и они тебя не трогают.

Все эти годы ты живешь в своей мастерской – студии. И даже сейчас, переезжая в новую студию, которая будет больше раз в десять, ты снова будешь жить в мастерской. Тебе никогда не хотелось пожить отдельно от своих работ, гончарного круга, глины? Не устал от них?

Мне не с чем сравнивать, всегда жил в студии. Я вообще не представляю – как это жить не в мастерской, даже если мой дом через дорогу. Когда живешь в мастерской, в голове все время возникают мысли, идеи. Отправляясь ко сну, обязательно подхожу к новым работам, что-то исправляю, чищу, переворачиваю на другую сторону. А если я что-то забыл, просыпаться и в пижаме идти в студию? Нет, уж лучше я буду поближе к своим работам.

Мозг вообще не отдыхает.

Он только и делает, что отдыхает. Я даже не замечаю, как подхожу к работам, все на автомате уже. Нужно отдать этому все: мозг, руки, ноги, нервы, сердце.

Звучит драматично. Всю жизнь отдать…

Драматично – не драматично, но от этого зависит насколько глубоко ты сможешь уйти в своем деле. Важно, чтобы керамика не проходила через жену, детей, квартиру, зарплату… Ты не дотянешься до нее. Мне не приходится отвлекаться на всё это, есть время оттачивать мастерство. А как иначе? Жертвы? Ну, да (улыбается). Давно понял: у меня не та работа, когда на часах шесть, портфель собрал, лампочку выключил и забыл все, что было до этого. Это все время у меня в голове сидит. Иду спать с этим, просыпаюсь с этим. Смотрю на другое через это. Это во мне живет всё время.

Обычно я мужчинам такие вопросы не задаю, но всё же… О чем ты мечтаешь?

Обычно женщинам я не отвечаю на этот вопрос, но всё же… Семья, дом, дети, собака гоняет по двору. Я только могу представлять это. У меня не было ничего такого никогда. Мне хочется. Но так, чтобы это не нарушало теперешней моей жизни. Однако я не знаю, что будет, если у меня это будет. Может, я включу задний ход. Но иногда думаю: "Вот бы…".

Работы Геннадия Дворкина можно увидеть на его страницах в социальных сетях Instagram и Facebook.

Авторы фотографий: Элишева Куперман и Егор Жданов