"Непонятная фигня, как вселенная". Интервью с режиссером "Театра.doc" Заремой Заудиновой
В конце февраля в Израиль приезжает с гастролями московский "Театр.doc" – театр документальной пьесы, основанный в 2002 году Еленой Греминой и Михаилом Угаровым. После того, как оба основателя и руководителя театра умерли весной 2018 года, театр фактически остался как без помещения, так и без руководителя – эту роль делят между собой "наследники" Греминой и Угарова. Среди них Зарема Заудинова – режиссер, выпускница Школы документального кино и театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова. В прошлом – ассистент худрука, а теперь – руководитель того, что Зарема и ее коллеги называют "Отделом боли" – документальные, гражданские спектакли. "Это про пытки", – как говорит Заудинова.
В свой первый приезд в Израиль "Театр.doc" привозит спектакль Михаила Угарова и Талгата Баталова по пьесе Елены Греминой "Двое в твоем доме". Спектакль основан на реальной истории белорусского писателя и кандидата в президенты Владимира Некляева, который прожил четыре месяца в своей квартире под наблюдением спецслужб.
– Приобрести билеты на спектакль "Двое в твоем доме"
Корреспондент NEWSru.co.il Алла Гаврилова поговорила с Заремой Заудиновой о судьбе "Театра.doc", визитах ОМОНа, "отделе боли" и месте человека в истории.
Елена Гремина и Михаил Угаров часто говорили, что в "Театре.doc" работают люди с разными политическими взглядами. Так ли это после их смерти?
"Док" – это такая мечта о горизонтальном мире, где каждый имеет право на себя. У театра есть неофициальный манифест с великим пунктом о том, что каждый имеет право на провал. И в театре действительно работают совершенно разные люди, но если взять направление гражданского театра, который еще называют политическим, то в этом направлении обычно работают люди с четкой гражданской позицией. Потому что это не про деньги. Сыграв в таком спектакле, ты можешь оказаться в черных списках и не попасть в каст сериала, а в этой индустрии сериалы – единственное, на чем можно заработать.
Но политика – далеко не все. "Театр.doc" создавался как театр драматурга. Тогда вообще никто не ставил "новую драму", и это было столкновением академического театра и "новой драмы". Нас часто обвиняют в том, что мы показываем чернуху. Впрочем, как только на сцену выходит современный человек и говорит современным языком – это чернуха. В жизни это не чернуха, а на сцене, видите ли, чернуха.
В 96-м Угаров написал пьесу "Голуби". Это стало одним из проявлений нового языка, новой драматургии. И для этого языка главным становится современный человек. Как, например в Англии - Angry Young Man ("Рассерженные молодые люди"). В самом конце девяностых-начале нулевых английский театр Royal Court приехал Россию с семинаром по документальному театру, разнесли у нас этот вирус, и представление о таком театре зажило в России своей жизнью. Театральный ландшафт полностью изменился.
Какие люди работают в "Театре.doc"?
Я только недавно сформулировала для себя, почему живу "Доком". Документальные, и не только документальные спектакли – например, спектакли Угарова, которые к политическим не относятся, – это онтология. Попытка понять, что я, где я, что со мной происходит. "Кто эти люди и где мои вещи". "Док" – это политика, это "новая драма", это все, что угодно. В "Доке" делают то, чего не делают нигде. Данилов (Дмитрий Данилов, писатель, поэт, автор пьесы "Человек из Подольска", поставленной в "Театре.doc" и получившей "Золотую маску" – примечание редакции) – это совершенно литературная история, состоявшийся писатель и поэт, который тоже нашел у нас сцену. "Док" дает людям произойти, авторам произойти, актерам произойти.
Это такая проработка травмы?
Вся наша жизнь – проработка травмы. У Греминой есть великая фраза "все живые, всем больно". Я не люблю, когда сужается понятие до "проработки травмы" или до "театр как терапия". У Угарова была любимая поговорка – "по всем причинам сразу".
Марина Разбежкина (режиссер, руководитель Школы документального кино Марины Разбежкиной и Михаила Угарова – прим. ред.) очень любит историю о том, как женщина и мужчина много лет жили вместе, однажды она услышала, как у него ложечка стучит по стакану, и ушла.
Когда мы пытаемся в одно понятие впихнуть невпихуемое, оно обрезается. "Док" – это непонятная такая фигня, как вселенная.
В общем, в этом году все умерли. И что теперь?
Теперь у нас Карлсон строит антресоли. Нет, правда, архитектор Олег Карлсон строит новое помещение для театра на Козакова, 8а. Мы арендуем площадку за "Гоголь-центром", а Олег Карлсон – это великий архитектор и мечтатель. Он придумал, как увеличить площадь помещения на 90 квадратных метров, выкопав подвал и построив антресоли.
Пока помещения у нас нет, мы играем по дружественным площадкам. Гремина называла это "Гастроли "Театра.doc" в Москве". Дело в том, что после смерти Угарова нам не продлили договор на аренду помещения.
А с точки зрения структуры? Кто занял место художественного руководителя? Кто выполняет обязанности директора?
Худрука нет. Теперь наш проект по-настоящему горизонтальный. Руководить нами некому, все взрослые умерли, дети должны теперь все делать сами. Я занимаюсь "отделом боли". Это та самая штука, которая никому не нужна. Это про пытки, про Оюба Титиева (политзаключенный, правозащитник, руководитель грозненского "Мемориала" – прим. ред.), это документальные проекты. Еще я занимаюсь подготовкой к изданию сборника пьес. В России драматургию не издает никто, кроме журнала "Современная драматургия", который не читает из широкий аудитории никто. Хочется, чтобы драматургия снова стала частью литературы, потому что так оно и есть. Угаров и Курочкин (Максим Курочкин, драматург, сценарист – прим. ред.) – великие писатели современности. Кроме того, "отдел боли" будет делать "Медиа.doc" (медиа-музей театра, театра, спектакли-приложения, аудио-спектакли, документальную анимацию, документальные комиксы). Новый мир выражается не только в том, что Путин стал президентом и что в каждой тюрьме и СИЗО пытки. Новый мир – это новые технологии, новое отношение к театру. Еще я собираю архив театра.
Учитывая, что никто не собирался умирать, все это, конечно, неожиданно. Александр Родионов стал АНО "Документальная сцена". Сейчас он занимается в основном вербатимом и вместе с "Новой газетой" ведет партнерскую лабораторию.
Есть проект "Женщины.doc", получивший грант "Фонда Прохорова". Этот грант покроет какую-то сумму аренды. В целом надо учиться жить самостоятельно.
Насколько сильно вас сейчас прессуют власти?
В последний раз ОМОН нас навещал под предлогом заложенной в зале бомбы, когда мы в помещении "Мемориала" играли спектакль "Оюб" про Оюба Титиева. Менты перепутали адрес и пришли в зал в Малом Казенном, где играли комедию "Кастинг". ОМОН пришел туда с собакой Танюхой. Их уговорили не прерывать спектакль, и в конце концов они поняли, что ошиблись, и приехали в "Мемориал". Но к тому времени, как они приехали нас "эвакуировать", мы уже все отыграли и даже провели обсуждение.
Год назад была такая же история с читкой дневников Али Феруза (журналист "Новой газеты", гей, которого арестовали и пытались депортировать, однако это решение было заблокировано ЕСПЧ, и Ферузу удалось улететь в Германию – прим. ред.). Читка дневников была у нас в "Белом зале", а они пришли в "Большой", где как раз шел спектакль "Подлинные истории женщин, мужчин и богов" по мифам Древней Греции. На сцене Арахна, Зевс, а они на прощание спрашивают: "Может, есть кто-то с нетрадиционной ориентацией?"
В мае у нас сорвали площадку в Петербурге. Мы на День города решили сделать в Питере читку "Пыток", потому что в Питере пытают ребят по "Пензенскому делу" (дело об организации под названием "Сеть", члены которой якобы занимались подготовкой терактов – прим. ред.). Читка должна была проходить на площадке иммерсивного шоу "Безликие". Они согласились, не взяли с нас аренду (а на читки вход всегда свободный). Читка была назначена на воскресенье, а в пятницу вечером нам сказали, что на площадку звонили из ФСБ и зачитали распоряжение прокуратуры об отмене читок. Нам нужно было буквально за ночь найти новую площадку, и на помощь пришел питерский Интерьерный театр. Они вообще веселые ребята, говорят, в 89-м году они послали в КГБ письмо с текстом примерно такого содержания: "Ребята, мы хотим сделать документальный проект про КГБ, но дело в том, что мы интерьерный театр, поэтому можно мы у вас сыграем?" Им до сих пор не ответили. Они приютили "Пытки". Набилось человек 300, кто не поместился – сидели в фойе и смотрели на нас на экране. Туда пришел отвратительный "эшник" (сотрудник Центра "Э" также известного как Главное управление по противодействию экстремизму МВД России – прим. ред.). Наружное наблюдение от Центра "Э" легко вычислить – они все бритоголовые, в кожанках и с борсетками. Один такой пришел на читку и начал приставать с адскими вопросами.
До этого, в марте, мы встречались с девчонками из ОНК – Общественной наблюдательной комиссии. Мы знали, что ребят пытают по "Пензенскому делу", но не знали, где они. Девочки ребят нашли, и мы встречались, чтобы поговорить с ними о проекте. Перед встречей я только Елене Анатольевне (Греминой) написала в мессенджере, что иду встречаться с девчонками. И в кафе я уже вошла с тремя бритоголовыми мужиками. Ну, девочки сразу сказали, что это мой хвост.
Потом была очень смешная история с Дмитрием Муратовым из "Новой газеты". Когда все умерли, он сразу пришел на помощь, и помогает нам до сих пор. Однажды мы разговаривали по телефону, и в какой-то момент его фраза начала повторяться. Я перезвонила и посмеялась, что мол у меня такие щеки, что я вечно ими куда-то не туда нажимаю. "Это не щеки, просто на выходных стажеры работают, перестарались", – объяснил Муратов.
Летом наших ребят задержали на Чистых прудах после спектакля "Взрослые снаружи". К ним подошли люди в штатском, в том числе такой известный "эшник" Алексей Окопный. Его все знают, он даже на стикерах в telegram есть. Таню Демидову (актриса "Театра.doc") ударили в живот, запихали всех в автозаки, увезли в ОВД "Басманное". Потом отпустили.
Да, такое может произойти совершенно спокойно. Это новая Россия. И если раньше, до 2014 года, а потом после 2015-го и нашего переезда они немного от нас отстали, то после того, как все умерли, они сильно активизировались. Это новая Россия, будет только хуже, и надо отдавать себе в этом отчет. Если раньше пытки хотя бы скрывали, то сейчас абсолютно не стесняются.
20 декабря в Москве пройдет премьера "Пыток" (беседа происходила в начале декабря – прим. ред.). Теперь это называется "Пытки. Твой календарь". Если посмотреть на наш календарь, то у нас почти каждый день – это День мента, силовика, военного, ФСБ. Ты не поверишь, но есть даже День трубопроводных войск России. Мы вставили в этот календарь даты пыток, даты смертей. И получился настоящий календарь современной России. Наша служба и опасна, и трудна. Что ни день – то праздник.
Бывало ли, чтобы актеры отказывались играть в спектакле, опасаясь гнева властей?
Я знаю только одну такую историю, и то по рассказам. Говорили, что из спектакля "Война близко" (спектакль Елены Греминой, состоящий из трех частей – постановка дневника реального жителя Луганска, текст Марка Равенхилла про манипуляцию и промывание мозгов и проект по материалам судебного дела Олега Сенцова, Александра Кольченко, Геннадия Афанасьева и Алексея Чирния – прим. ред.) ушел один из актеров со словами "у нас за репосты сажают, как вы не боитесь говорить такое со сцены".
В "Пытках" вообще участвуют не актеры, это свидетельский театр. Штука в том, что могут прийти за каждым.
Вы рассказываете историю жертв, так? А хотелось бы рассказать про тех, кто пытает?
Естественно, ужасно хочется посмотреть, кто эти люди. Например, тот же оперативник ФСБ Константин Бондарев, который два дня пытал шокером и бил Витю Филинкова 94-го года рождения, требуя подписать признательные показания. И вот в конце второго дня пыток этот человек говорит 23-летнему мальчику: "Витя, ну подпиши уже, я не спал двое суток, устал". Это очень интересное сознание. Конечно, к этим людям у нас доступа нет. Но зато мы видим какие-то нюансы. Среди тех, кого пытают, – анархист, антифашист, веган. Другой. Чужой. Чужого можно бить, чужого проще бить. Не русских проще бить. А русского программиста Витю бить сложнее. Для них какое-то другое дело, когда избивают и на 20 лет сажают гастарбайтеров, мусульман и так далее.
Можно сказать, что документальный театр – это попытка отразить время?
Время, сознание и человека в этом времени. Ведь даже когда ты делаешь исторический материал, ты делаешь его про себя. Был недавно спектакль про сестер милосердия на Первой мировой войне. Это история человека в период крушения мира, и он за несколько минут до гибели влюбляется, живет, спасается. А мы ведь тоже сейчас одну войну ведем, другую…
Мы с тобой познакомились в Сибири, на Канском видеофестивале, где вы с Егором Сковородой из "Медиазоны" делали первую читку пьесы "Салотопка", в основу которой вошли воспоминания местного жителя Геннадия Капустинского, а также воспоминания и письма заключенных Краслага. (В воспоминаниях Капустинского рассказывается о местной "салотопке", где во время массовых расстрелов в Канске сжигали трупы – прим. ред.). Воспоминания Капустинского подтверждаются лишь немногочисленными свидетельствами и ставятся под сомнение руководством "Мемориала". Насколько документальный театр придерживается или должен придерживаться достоверных фактов?
Давай предположим, что "салотопка" – это миф. Сознание нормального человека не может родить такой миф. Чтобы человек такое придумал, его реальность должна быть насколько безумной, настолько адовой, что это тоже документ времени. Мы не историки. Но в документальном театре есть такая удивительная штука – ты не знаешь, правду тебе говорят или нет, пока текст не произносится со сцены. И тогда ты точно понимаешь, правда это или ложь. Непонятно, как это работает, но мир становится объемным.
Историю про "салотопку" я впервые услышала несколькими годами ранее, там же – на Канском фестивале. И когда такое читаешь и носишь в себе, тебя это съедает. Есть такие темы, которые либо ты сделаешь, либо они сделают, сломают тебя.
В этой истории сошлись несколько обстоятельств. Пока она меня мучила, я познакомилась с Егором Сковородой, который много работает с гулаговскими документами. Егор работал над "Пытками", пока все еще были живы, и Гремина мечтала, чтобы он стал нашим автором – у нее было неописуемого градуса внутренне чутье на талант.
Как складывается материал для документальной пьесы, если она основана на документах и текстах?
Мы называем это "монтировать текст". Как в кино, где главное – ритм. Документальный текст – это ритмическая история, документальная речь – музыка. В этой пьесе помимо воспоминаний есть документы, письма, архивные материалы. Но то, что ты видела, – это самый первый этап, когда мы еще сами не знаем, что делать со всем этим материалом. Ты видела первую читку, а в конце концов в спектакле от этого обычно остается мало.
Из Канска вы с Егором поехали в поселок Нижняя Пойма на станцию Решоты, куда было перенесено и где до недавнего времени находилось Управление Краслага. Вы знали, что Управление уже перенесли и даже от здания ничего не осталось. Почему вы так упорно туда стремились, если там уже нет материала, который можно собрать для пьесы?
Я хотела посмотреть на это место и на то, что от него осталось. Место – это очень серьезный документ. И важно то, как оно выглядит сейчас. И мне важно было узнать, что у скверика, разбитого на месте Управления, стоит камень, на котором хотят написать "Учреждение, положившее начало экономическому развитию поселка Нижняя Пойма". А кто-то построил из стройматериалов, из которых строился Краслаг, забор или баню. То, как меняется жизнь и как адаптируемся к этому мы – тоже документ.
Ты всегда делаешь пьесу про сегодня, потому что ты человек из сегодня. Ты объективно не можешь впрыгнуть в сознание человека, жившего сто лет назад. Знаешь, как сегодня разбирают символику икон, где каждый кружок или треугольник что-то значит? Самый простой пример – картины Босха, где просто все символично. Но даже если ты всю жизнь положил на исследование этой символики, ты все равно все до конца об этом не узнаешь. Другое дело – почему тебя сегодняшнего это волнует. Мы живем в том мире, в котором живем, потому что ничего не сделали с ГУЛАГом, потому что не назвали имена. Акция "Возвращение имен" проходит уже много лет, а названо всего 20 тысяч фамилий. А их по одной Московской области 44 тысячи. У нас вообще не проводится работа с прошлым. И мы удивляемся, что оказались во времени, где пытают людей, совершенно этого не стесняясь.
Насколько я понимаю, одной из целей вашей поездки в Канск было желание найти людей, пострадавших от репрессий и согласных рассказать о пережитом, и вам это удалось. Расскажи, как выглядит такой сбор материала.
Это удивительная история, в которой не нужно спрашивать о фактах. Например, в ходе разговора ты спрашиваешь, какие глаза были у ее первого мужа, которого она так любила. И сознание человека вдруг цепляется за что-то нежное, дорогое.
Угаров называл это "треками". Человек практически всегда выдает заготовленные "телеги". В магазине на кассе мы общаемся одним способом, ребенку дома запрещаем есть много сладкого, потому что "попа слипнется". Но если задуматься, это просто заготовленный текст, ты слышал его от родителей, носишь в себе и передаешь дальше, хотя понятно, что попа слипнуться не может.
В остальном тоже так. Ты спрашиваешь бабушку, как ее депортировали. Она заученно говорит, что было тяжело. Ее об этом сто раз спрашивали, она привыкла так отвечать. А тебе нужно вытащить чистое сознание, и поэтому ты спрашиваешь, какого цвета были глаза у ее первого мужа. Это как пирожное "Мадлен". Человек чувствует запах пирожного, и за ним встает огромное прошлое. Это работает со всеми. Вот я, случайно услышав адскую попсу, вспоминаю себя в 12 лет, 16-летнюю сестру, маму, отчима. И это совершенно свежее, чистое воспоминание, его нужно только вызвать. Вот мы и идем за человеком, просто иногда тыкаем его палочкой.
Скорее всего, ее рассказ про глаза будет одним из самых сильных в этой истории. А глаза у него были черными. Она начала рассказывать, каким он был, и вспомнила, что он не взял ее с собой, а она до сих пор не знает, почему. И тогда Егор ей говорит: "Но ведь было же распоряжение, что немцев брать было нельзя". И она вспоминает. И за этими глазами встает живая история целой страны, хотя сейчас и этой страны, и того мира больше нет.
Я родилась в 90-м году, в 91-м развалился Советский Союз. Конечно, я этого не помню, но в 94-м началась первая Чеченская война, родители развелись и отец ухал в Чечню. Мама осталась с двумя детьми и бабушкой, мы были очень бедными. Я знаю, что в 98-м году был дефолт, потому что я мечтала о "киндер сюрпризе", а мне не могли его купить, а еще у меня были заплатки на носках. Это мое личное, но оно же политическое. Человек рождается, умирает, влюбляется в какой-то момент истории.
Есть великая история про любовь Греминой и Угарова. 19 августа 1991 года у них только начался роман, они сидели в квартире у подруги и ничего не знали, а вокруг рушился Советский Союз. И вот они включают телевизор, видят "Лебединое озеро" и думают, что кто-то умер, но потом понимают, что все не так. И тогда Угаров берет диктофон и идет по улице записывать звуки. Мы очень хотим найти эту кассету, потому что на ней все – любовь, мир, страна. Человек не существует в отрыве, даже если очень хочет.
И вот мы разговариваем с этой депортированной старушкой, и она рассказывает нам, как разлучили их семью – мать, отца, сестру и ее. Как она с 13 лет работала в этих вагонах для скота, в которых их перевозили. Она была молодой и красивой, и она рассказывает, как шила себе платье. Ты ведь не будешь долго слушать про депортацию, а тут человек рассказывает про платье – как она его шила, как оно сидело, а этот смотрел, а тот был влюблен, а я его отвергала, и кстати нас перевозили в вагонах для скота. Она была дочерью репрессированного, их сослали в Краслаг. По дороге она отморозила себе все, что имеет отношение к репродуктивной системе, не могла потом иметь детей, и ее дети – это дети от второго брака ее мужа. Сшила платье, была красивая, а матку государство отобрало. Да, твое тело всегда принадлежит государству. И вот ты опять в истории.
Что такое "Театр.doc" лично для тебя?
Для меня "Док" не дает ответов, а задает вопросы. Автор задает вопросы в первую очередь себе, и каждый вопрос увеличивает зону непонимания. С каждым вопросом увеличивается сфера знания и сфера незнания, и мир становится сложнее.
Мы недавно делали читку "Пыток" в Новосибирске, и туда пришла мама Армана Сагынбаева (фигурант "Пензенского дела" – прим. ред.). Он болен, его пытали, не давали лекарств. Он недавно смог об этом рассказать. И после читки у нас как обычно было обсуждение, и его мама рассказала, как распечатывала материалы про сына из "Медиазоны" и "ОВД.Инфо" и носила на работу своему начальнику. И зрители вышли оттуда не с готовой фразой мол "задержали террориста", а с кучей вопросов.
Как человек – безграничное чудовище, так и "Театр.doc" безграничный проект.
И еще. В современной России эстетическое – это политическое. Это становится высказыванием. Нам говорят, что реальность совсем иная, в ней получают отличные зарплаты, в ней не пытают людей, в ней все довольны реновацией. А "Театр.doc" говорит – нет, это не так. Поэтому в первую очередь это действительно эстетика. На вручении Нобелевской премии это была речь поэта, а сейчас это наша реальность.
Многие опасаются, что в такой ситуации "Театр.doc" долго не протянет. А ты представляешь, что вас ждет дальше?
Нет. В России ведь непонятно – проснемся, и война. Хотя война уже давно идет. Была такая секунда безумия, когда случился "конфликт" в Керченском проливе, и мои френды стали постить картинки "Нет войне" или даже еще лучше "Неужели война?". Люди, война идет уже четыре с половиной года. Будущего нет. Как мы можем его знать?