Юрий Стоянов: "Это очень еврейский спектакль"
Публикуется на правах рекламы. Текст предоставлен рекламодателем
"Спасти рядового Гамлета" – новый спектакль с таким названием везет в Израиль труппа блистательных артистов из Cанкт– Петербурга во главе с Юрией Стояновым и Алисой Гребенщиковой.
Народный артист России, известный зрителю по культовому телешоу "Городок", в этом спектакле выступает также режиссером – в соавторстве с Сергеем Скомороховым. Лена Лагутина поговорила с актером накануне гастролей – о спектакле, а также об Одессе, друзьях, гении Товстоногова и даже о фехтовании.
– Приобрести билеты на спектакль "Спасти рядового Гамлета"
Юрий Николаевич, вы родились в Одессе. А это уже такая "сильная" строка в биографии, которая неким образом является и национальностью, и гражданством. Вы согласны с этим?
Да, я, конечно, одессит. Хотя в моей крови очень много всего намешано.
Cо "своими", теми, кто сегодня живет в Одессе и теми, кто уехал по разным причинам, вы в каких отношениях?
Это для меня очень важный город, такая "розетка". Я всегда испытывал физическую необходимость там бывать и "подзаряжаться". И еще есть очень простая, но главная причина – у меня там мама, и вся моя родня живет в Одессе. Друзья тоже, их немного, но они очень важные люди в моей жизни.
А с одесской "диаспорой" общаетесь – со Жванецким, например?
С Михал Михалычем у меня очень интересные отношения. Мы очень любим друг друга, я знаю, что это взаимно, могу смело это утверждать с его же слов, но не могу позволить себе общаться с ним по-свойски, хоть его это жутко злит. Не могу избавиться от комплекса одесского мальчика, для которого он по–прежнему тот Жванецкий, каким был в мои 17 лет. Он тогда уже был зрелым и матерым, а я – совсем мальчишкой. Но с возрастом происходит очень интересная штука: сейчас, когда мне уже 60, я к нему приближаюсь по возрасту. Во второй половине жизни все очень уплотняется, разрыв сокращается, и мы уже с ним почти ровесники. Мой партнер, Илья Олейников, царство ему небесное, называл его "Миша", "Мишенька", а я не могу этого себе представить. Но очень ценю редкие минуты крайне значимого для меня общения с ним. Он, к примеру, говорил: "Юра, ты в точности повторяешь мой путь. Надо родиться в Одессе, помучиться в Ленинграде и хорошо пожить в Москве".
Итак, папа врач, мама учитель, а мальчик решил податься в артисты. Когда же произошел это переломный момент?
А его не было, этого переломного момента. Я, сколько себя помню, лет с трех, не хотел быть кем-то другим. Это произошло задолго до появления телевизора в нашей семье. Я думаю, кино сыграло большую роль. Моя бабушка была билетером в в клубе, куда приходила в основном заводская публика. Но я подозреваю, что в кинопрокате, или где–то там, откуда присылали фильмы, сидел какой-то скрытый диссидент, который показал в этом заводском клубе все немое кино, всего Чарли Чаплина, всего Макса Линдера…
Там же я, уже более взрослым, посмотрел весь итальянский неореализм. И в заводском клубе, где лузгали семечки, я пересмотрел все то кино, которое в Москве показывали в Доме журналиста или кинотеатрах повторного фильма на закрытых сеансах.
А еще радио, которое я слушал часами – бесконечные концерты, радиопостановки. Потом стал отличать: когда концерт, то говорят "дирижер", когда радио-спектакль – "режиссер". А однажды увидел киносъемку на пляже, и обратил внимание на человека, который сидит в кресле и меньше всех работает. Ему приносят бутерброды, а он держит рупор, всеми командует, а на стуле у него написано – режиссер. Тогда я решил, что мне надо обязательно стать режиссером. Но все равно все крутилось вокруг того, что я буду артистом, хотя имел об этом очень слабое представление. Но другие варианты просто не рассматривались, и для моих родителей это не было ни неожиданностью, ни трагедией.
Надо же, здорово как. В еврейских семьях, к сожалению, так не было. Мы обычно заканчивали медицинский или инженерный институт, чтобы положить диплом на стол маме с папой.
Это тот случай, когда я могу сказать, что, к счастью, я родился не в еврейской семье – только прошу не считать это заявление антисемитизмом, а то получается, по вашей логике, что, если б я родился в еврейской семье, то не стал бы артистом.
Да, вы бы стали, к примеру, адвокатом.
Или музыкантом! А музыкантом я бы был неплохим.
Вы и так неплохой музыкант. Но, наверное, вы бы не стали мастером спорта по фехтованию.
Так стал бы мастером спорта по шахматам, какая разница!
Все же в профессии артиста фехтование, наверное, вам больше пригодилось.
Нет, не пригодилось.
Как?!
А вот так. Нигде, никогда. Вплоть до этого спектакля, "Спасти рядового Гамлета", ни разу в жизни это мое умение не было востребовано. Да я до сорока лет вообще был человеком, невостребованным в кино. Но вот теперь оказалось, что фехтовальщик бывшим не бывает. Это произошло в спектакле, который мы скоро привезем в Израиль.
Вы 18 лет работали у Георгия Александровича Товстоногова, в легендарном БДТ.
Товстоногов взял меня в театр. Это была стандартная процедура показа студентов, и он меня принял. У меня тогда были предложения из 27 театров – московских и питерских, но, конечно, альтернативы они не представляли. Что такое в то время был БДТ… Я, к сожалению, не могу привести ни одного понятного сегодняшнему человеку примера, его просто нет сегодня.
Вы хотите сказать, что среди всех российских театров сегодня нет подобного БДТ Товстоногова?
Не только подобного, но даже приближающегося к такому уровню. А режиссера, приближающегося к уровню Товстоногова, нет уже много десятилетий. Я знаю массу одаренных, профессиональных, уникальных режиссеров, но каждый из них это только какая–то одна часть Товстоногова.
Можно ли испытать то, что испытывал зритель на спектакле "Мещане" – от того, что делал Лебедев? Или от того, что делал Юрский в "Горе от ума", или от того, что делал Луспекаев в "Варварах", или Стржельчик в спектакле "Цена", или Борисов в спектакле "Три мешка сорной пшеницы"? Не–ту! Есть потрясающие трактовки, у кого-то формальный театр, у кого-то социальный, ироничный, музыкальный, но такого театра, который создал Товстоногов, и фигуры, равной ему, к сожалению, уже десятилетия нет.
Это удивительно, то, что вы сейчас говорите. Но не обижались ли вы на Товстоногова, который давал вам только роли второго плана? При том, что вы служили в БДТ 18 лет?!
Тогда обижался, сейчас благодарен. Я как–то сказал Илюше: "Наверное, когда я был молодой, я, был не ахти каким артистом". На что он ответил: "Ты не имеешь права так о себе говорить! Так не бывает – не был, не был, и вдруг стал! Это они тебя не увидели, они виноваты!". Но я думаю, правда где-то посередине – во мне, по всей видимости, не было такой хорошей, здоровой нахрапистости, "наглинки" во мне не хватало, чтобы как–то заявить о себе. Врожденно я не мог наигрывать, а иногда надо бы "поддать" для того, чтобы в тебе что–то разглядели. Потом я был воспитан таким великим педагогом – Владимиром Наумовичем Левертовым, внутри такой атмосферы, когда нахождение себя в роли шло мучительным путем. А театр – это завод, в котором надо уметь "выдавать на-гора", резко, быстро, внятно, и очень эффектно.
Но справедливости ради надо сказать, что я играл и главные роли – в спектакле "Амадеус" в постановке Товстоногова я играл Моцарта, на протяжении десяти лет, и "На всякого мудреца довольно простоты", и "Телевизионные помехи". Но для восемнадцати лет, конечно, три роли это маловато. Тем более, что все эти роли я сыграл на срочных "вводах", на заменах, когда у тебя есть день или даже час на подготовку. Кто-то запил, кто-то заболел, кто-то, не дай бог, умер, и вот ты выходишь заменить этого человека.
Но если бы я состоялся в этом театре, если бы я стал лауреатом премии Ленинского Комсомола или заслуженным артистом, вдруг бы у меня могло появиться такое чувство, что все хорошо, все правильно, и что моя жизнь – внутри театра, и это задавило бы во мне какого–то червя, который меня подтачивал, лишило чувства неудовлетворенности, я бы, не дай Бог, счел себя реализованным человеком и не захотел идти дальше, и не произошло бы того, что произошло дальше в моей жизни. За это я искренне благодарен БДТ. И с годами оказалось, что самый большой урок, который я получил – это не тот, когда я находился на сцене, а тот, когда я сидел за спиной у Товстоногова в зрительном зале на его репетициях. Вот что пригождается мне до сих пор! Я пользуюсь увиденным и услышанным, а не сыгранным, и это значительно полезнее для меня – и как для режиссера, и как для характерного артиста. Я этим живу, и у меня есть еще запас лет на 20.
Что же такое произошло "потом" в вашей жизни, за что вы так благодарны Товстоногову и БДТ?
Я встретился с Илюшей, и в его лице нашел друга, товарища, партнера и почти родственника. Но дело даже не в этом, дело в том, что мы придумали такой мир, в котором ни от кого не зависели, а все, абсолютно все, зависело только от нас. Мы были как два котла, стоявших на огне и запаянных – внутри нас все кипело, и нужно было просверлить дырочку, чтобы оно вырвалось наружу. И этой дырочкой стал "Городок", который мы придумали, и ушли с ним на телевидение. В прямом смысле – я ушел из театра. "Городок" существовал 20 лет.
И, по–видимому, продолжал бы существовать, если бы не безвременный уход Ильи Олейникова…
Да, наверное. Но, думаю, он был, существовал в несколько стагнирующем варианте. Потому что мы менялись, старели… Конечно, страшно, что Илюша ушел, это было очень неожиданно, огромная беда, но он ушел, как гений, и "Городок" не умер, как передача, на глазах зрителей. Умер один из его создателей, программа была закрыта и стала мифом, частью жизни нескольких поколений людей. Но конечно, лучше б Илюша жил, мы бы с ним придумали что–то другое…
Юрий Николаевич, но вы не вернулись ни в БДТ, ни в какой другой театр, а играете теперь как приглашенный актер.
Да, я никогда не пойду в штат ни одного театра, я могу себе это позволить, к счастью. Я сотрудничаю с разными театрами, и плотнее всего – с МХТ имени Чехова, потому что был туда приглашен еще Олегом Павловичем Табаковым, известным собирателем актеров. Гений Табакова, который никогда не был стариком. Он мог плохо себя чувствовать, но его душа и мозг не старели… Так вот, гений его в том, что он мог собрать в единое целое все, что существует в режиссуре – и провокативный театр, и классический, и музыкальный, и психологический… И я считаю, когда из этого пазла выпадает какой-то элемент, этот театр перестает быть тем, за что я его люблю – чтобы каждый зритель, а зритель ведь очень разный, находил там что–то по своему вкусу. Да, я независимый человек, я занимаюсь только тем, что я люблю, и тем, в чем я люблю себя.
А как вы выбираете те проекты, в которых соглашаетесь работать с удовольствием?
Я не очень высокого мнения о том, что сделал в профессии, но очень высокого – о том, что могу сделать. Поэтому я выбираю очень просто – смогу ли я в том, что мне предлагают, удивить зрителя и себя.
То есть для вас это такое приключение?
Да, но просчитанное. И просчитать его помогают репетиции. Когда ты понимаешь, получается или нет. Хотя в конечном счете судья – это зрительный зал. Главное, чему я научился у Георгия Александровича, смею надеяться, это чувствовать будущего зрителя. Когда я помогаю моим молодым коллегам, я им говорю: вот сделаешь так, в этом месте будут аплодисменты.
Что ж, это дорогого стоит, рассмешить публику гораздо сложнее, чем заставить ее плакать.
Мало кто этого понимает. И все эти многозначительные скучные режиссеры боятся юмора по нескольким причинам: во-первых, потому что они им не обладают, во-вторых, они невосприимчивы и, в-третьих – забыли, хотя постоянно с именем Станиславского на устах. А ведь его главные слова, которыми он охарактеризовал всю свою систему – проще, легче, выше, веселее.
Юрий Николаевич, скажите откровенно, вам не обидно, что вы, будучи актером широчайшего диапазона, а теперь и режиссером, войдете в историю программой "Городок"?
У Чарли Чаплина есть две очень важных фразы. Одна из них такая: "Судьба, прежде чем дать человеку крылья, для того, чтобы он взлетел, сначала ломает ему ноги". А вторая: "Я благодарен своим зрителям за то, что они сделали меня знаменитым". Вот и я говорю – если мои зрители сделали меня знаменитым как комедийного актера, почему же я должен тяготиться этим и думать: "Ай–яй–яй! А вы не знаете, какой я на самом деле глубокий, разносторонний и трагический!". Это неправильно.
Плакать нас заставить гораздо легче, чем смеяться, таковы люди. Плакать может заставить политик, человек в подъезде, кто-то с другой стороны границы, любой границы, да кто угодно. Заставить смеяться – это величайшее искусство. И большинство актеров, какие бы трагические роли ни играли, больше всего ценят крупицы смеха, которые с большим трудом удается добыть из зала. Не все в этом признаются.
Я все сделал для того, чтоб меня любили за это. Впрочем, у меня 75 главных ролей в кино и на телевидении, без счета сериалов, в которых я снялся и в главных ролях, в новом году выйдут еще четыре. У меня есть театр, я более чем востребованный артист. Спасибо моему партнеру за все, что он для меня сделал, к тому же он меня подготовил каким–то подспудным, одному ему известным способом к тому, чтобы я не пропал с уходом "Городка".
Что ж, хороший момент перейти к разговору о том спектакле, который вы везете в Израиль. Даже название у него необыкновенное – "Спасти рядового "Гамлета". Это антреприза?
Я не играю антрепризные спектакли, и не считаю этот спектакль антрепризой. Есть такой человек в Петербурге, Сережа Скоморохов, он создал театр, который называется Санкт–Петербургский музыкально–драматический театр. У него нет своего здания, но есть постоянная труппа, и есть база – потрясающий Дворец культуры Выборгский, главная площадка для всех театров, которые приезжают на гастроли. Он сейчас прекрасно отремонтирован и оснащен. Так вот, этот театр поставил всего два спектакля, и один из них – "Спасти рядового Гамлета", который сделал я. Поэтому я и не считаю его антрепризным.
И он только начал ездить на гастроли, спектакли премьерные, поэтому израильский зритель увидит его одним из первых.
Да, это так, но возить его довольно тяжело. Сейчас же как привыкли – поставили две табуретки, в своем вышли и сыграли. И артисты в этом не виноваты – прокатчики хотят дешево и просто… Но зрителю это уже начинает надоедать. Поэтому в одном городе я увидел потрясающую афишу. Название спектакля было написано мелкими буквами, а крупно – "на сцене 22 артиста и настоящие декорации". Молодцы ребята, почувствовали тренд – зритель соскучился по нормальному театру и его атрибутам.
Спектакль наш совсем молодой, мы его играем менее полугода, только в Москве и в Питере, не успели его еще повозить. Гастрольный план весь впереди.
И как зритель его принял? Если, как вы говорите, зрительский суд – самый верный.
Мне неудобно самому себя хвалить, поэтому сошлюсь на цитату Табакова: "Если неуспех, то это не ко мне".
Но поскольку этого спектакля еще практически никто не видел, то о нем говорят, что это необычная постановка, что она посвящена Владимиру Высоцкому…
Погодите, я ужасно боюсь этих громких подзаголовков. "Посвящение Высоцкому" – за этим стоит что-то монументальное. Словно на сцене горит свеча, выходят люди и сипловато поют, подражая человеку, которому подражать бессмысленно. Все не совсем так.
Это очень простая история, на первый взгляд. Провинциальная труппа гастролирует по стране, и вдруг выясняется, что артист, который должен сыграть Гамлета, не приезжает. В этом же городе случайно, в той же гостинице, оказывается другой артист, очень известный, титулованный. И что может произойти, если соединить Шекспира и песни Высоцкого, напоить до умопомрачения актера и попросить его на следующий день сыграть Гамлета, поставив в безвыходное положение? Что придумал этот артист для того, чтобы выйти из положения? Но если я вам это расскажу, то я перескажу весь спектакль. Поверьте, такого Высоцкого вы не слышали – живого, яркого, очень сегодняшнего, аранжированного для современного уха.
Как вы нашли подходящую пьесу?
Пьесы никакой не было, только идея – спектакль рождался поэтюдно. Мы играли этюды, придумывали ходы, а два автора записывали за нами, придавая сценкам литературную форму. То есть не автор, а потом актеры. Вначале – репетиции и то, что на них рождалось, а затем это ложилось на бумагу.
В спектакле заняты универсальные артисты. Я очень люблю американские постановки, и, начиная с 1998 года, с моего первого визита в Америку, видел их немало. Не может не потрясать уровень профессионализма этих актеров. Так вот, я уверен, что мы сможем удивить зрителя тем, что умеют драматические артисты, занятые в этом спектакле. И, конечно, это очень смешной спектакль, и в то же время очень грустный. То есть, по сути дела, очень еврейский.
Хайфа, "Театрон ха–Цафон", 27 апреля 2019, суббота, 19:00
Нетания, Гейхал ха–Тарбут, 28 апреля 2019, воскресенье, 20:00
Ашдод, Центр сценических искусств 29 апреля 2019, понедельник, 20:00
Тель–Авив, театр "Гешер", 30 апреля 2019, вторник, 20:00
Дополнительная информация и заказ билетов на сайте организаторов гастролей – продюсерской компании Rest International
Купленные билеты вручаются в кассе зала перед началом спектакля. Для заказа по телефону звоните 03–779–5–779