Транс-активист из России защищает палестинцев в Израиле. Интервью с Яном Дворкиным

Июнь в Израиле – месяц "гордости", когда ЛГБТ-сообщество становится особенно видимым. Но для некоторых видимость – не про праздник, а про риск и утраты.

34-летний Ян Дворкин – трансгендерный и небинарный человек, психолог и основатель центра помощи трансгендерным людям в России "Центр-Т". Он родился и жил в Москве, воспитывал приемного ребенка с инвалидностью, которого забрал из детского дома в возрасте 5 лет. На тот момент мальчик практически не слышал и не разговаривал, а также был на диализе почек. Ян добился пересадки почек, кохлеарной имплантации и остального необходимого лечения для ребенка. Однако, после того, как Ян начал транс-переход, российские власти сочли его неподходящим родителем и забрали ребенка.

В 2023 году, сразу после признания ЛГБТ "экстремистской организацией" Ян был вынужден уехать в Армению, а в 2024 репатриировался в Израиль. Сейчас он живет в Тель-Авиве, участвует в антиправительственных протестах, борется за права палестинцев и продолжает помогать транс-людям в России.

Беседовала Мария Волох.

Расскажи немного о себе. Как ты пришёл к пониманию своей трансгендерности?

В детстве я не знал такого термина – трансгендерность или небинарность, но я не помню, чтобы вообще как-то ощущал свою гендерную идентичность или формулировал ее. Я даже про гомосексуальность не знал лет до 17. Большую часть жизни я пытался жить так, как предлагало общество: ты девочка, тебе нужно найти мальчика и выйти замуж. Но у меня это получалось очень плохо, и сначала я понял про свою гомосексуальность и перестал насильственно себя загонять в неподходящие отношения. А в 28 лет у меня случился роман с небинарным человеком и я понял, что это и про меня тоже. Что есть огромная часть меня, которая была в тени всю мою жизнь и мне теперь ужасно хочется дать ей возможность проявляться.

Где-то с 30 лет я нахожусь на гормональной терапии и у меня сделана мастэктомия (хирургическая операция по удалению молочной железы – прим.ред). Это значительно улучшило качество моей жизни, мне стало комфортнее, проще и легче. До этого у меня было сильное РПП (расстройство пищевого поведения). Я весил 42 кг при росте 173 см. Мне было хорошо от ощущения андрогинности тела, у меня пропала менструация и не была видна грудь. Это позволяло снизить гендерную дисфорию. Самое страшное для меня было – начать набирать вес. Но я не понимал тогда, почему со мной это происходит. Трансгендерные люди часто страдают от РПП, оно может становиться способом контролировать своё тело. После медицинского перехода РПП полностью ушло, вес нормализовался.

Но конечно, как трансгендерный человек я попал сразу под системную дискриминацию, существующую в России. На тот момент у меня был под опекой приемный ребенок и я долгое время пытался скрывать от органов опеки свою трансгендерность, пытался не рассказывать про себя в социальных сетях. Сначала я много лет скрывал свои отношения, теперь гендерную идентичность… Это постоянное давление, это жизнь в постоянной паранойе, что недоброжелатели могут в любой момент про меня узнать.

Потом я создал трансорганизацию – "Центр Т" – и продолжать скрывать свою идентичность стало совсем невозможным. Да и в целом, так жить не возможно. Я стал более открыто писать про себя в интернете и сотрудница моей же опеки, написала на меня донос в прокуратуру за "пропаганду ЛГБТ", меня судили и признали виновным. После этого меня лишили опеки, но я смог передать ребенка в знакомую ему семью и с ним сейчас все хорошо.

Ты общаешься сейчас с ребенком?

Да, мы общаемся. Когда я был в России, я его забирал домой. Сейчас он звонит мне по видеосвязи, я ему отправляю подарки, письма. Из-за того, что у него есть сложности со здоровьем – он глухой и КИ проведена была очень поздно, то, хоть ему и 12 лет, но разговор с ним скорее похож на разговор с 4-летним ребенком. Поэтому с ним сложно общаться в дистанционном формате.

В своей новой семье он говорил, что ждет, когда ему исполнится 18 лет, чтобы приехать ко мне в Израиль. Меня это ужасно расстраивает. Юридически мы никак не связаны сейчас, и у него не будет оснований для жизни в Израиле. Объяснить это сейчас ему невозможно, он не очень еще понимает, что вообще такое визовые режимы и государства.

Как ты думаешь, его вся эта ситуация травмировала?

Сейчас еще трудно судить. Я думаю, что мы узнаем через какое-то время.

А тебя?

Меня да, конечно. Самая травматичная часть – это разорванные связи со страной, с домом, с ребенком, с котом. Мы уезжали буквально за 2 дня, когда был принят закон о признании ЛГБТ "экстремистской организацией". Я вышел из квартиры, оставив в ней всю жизнь. Больше я туда вернуться не смогу, квартиру мне пришлось продать после того, как начались разговоры о том, чтобы забирать имущество у "иноагентов". У меня даже не было возможности самому вывести свои вещи из нее.

На тебя возбуждено уголовное дело в России?

Нет, но я его жду. Я нахожусь в реестре "иноагентов" как ответственный за организацию иноагента – "Центр Т" – и у меня уже есть два нарушения по маркировке. После третьего нарушения обычно возбуждают уголовное дело. И мы все время боимся и уголовного преследования за деятельность ЛГБТ-организации

Ты сюда приехал с мужем?

Нет. Я выехал с мужем, но он сюда не доехал (смеется). Он остался жить в Армении. Изначально мы приехали в Армению и ждали там собеседования на репатриацию. Эмиграция, еще и экстренная, когда нет возможности спланировать спокойно дальнейшую жизнь очень сложная штука и может все пойти не так, как этого хотелось.

У вас был официальный брак?

Да. Меня, кстати, осудили за "пропаганду ЛГБТ" в том числе и за брак с ним. У меня не изменены документы в России, то есть у меня женский гендерный маркер. А мой муж – трансгендерный парень – у него изменены документы, у него мужской гендерный маркер. Мы спокойно заключили брак. С точки зрения российского государства, это был гетеросексуальный брак. После того, как мы расписались, я опубликовал радостный пост с фразой: "гей бракам быть!" и описанием того, как это стало возможным, именно это суд счет "пропагандой".

Почему ты не менял документы в России?

Я катастрофически боялся попасть в мужскую тюрьму в России.

Вот ты прилетаешь в Израиль, один… Что происходит дальше? Что ты чувствуешь?

Я начну вот с какого момента. В Армении нет консульства Израиля, мне пришлось ехать к консулу в Молдову – это была самая безопасная страна для моего посещения, которая не экстрадирует в случае запроса из России. Консул запросила дополнительные документы, спрашивала, какие у меня отношения с родителями. Я ответил, что очень плохие, моя мама живет в России, она гомофобна, поддерживает путинский режим, считает что мой отъезд в Израиль предательством. Она не общается со мной. Консул на это спрашивает "А что, если я позвоню вашей маме?". Я ответил, что, если нужно – звоните. Я никогда не слышал, чтобы консулы звонили маме.

Так вот, консул звонит моей маме. Мама понимает, что это консул из Израиля – и скидывает. Я думаю: ну всё, сейчас меня завернут. Придётся ехать в Молдову второй раз. Звоню маме, прошу поговорить с консулом, объясняю, что мне очень нужна её помощь. Мама начинает на повышенных тонах меня отчитывать за решение репатриироваться, это слышит вся комната, консул сидит с покерфейсом. Я передаю ей трубку. Консул пытается узнать какую-то информацию и просит дослать документы, мама достаточно агрессивно ей отвечает и отказывается искать документы сейчас. Консул мне отказывает.

Я возвращаюсь в Армению, с помощью друзей дособираю документы. Прошу постоянно что-то прислать от мамы. Всё это тянется несколько месяцев. И в этот момент мой муж принимает решение остаться жить в Армении.

И я теряю отношения – в добавок к ребенку, стране, коту, квартире. Приезжаю в Молдову второй раз. Все в консульстве спрашивают, где мой муж – объяснять очень сложно. В итоге я прохожу весь этот квест и наконец-то прилетаю в Израиль.

Мне очень повезло, что у меня здесь было несколько друзей – они помогали с документами, жильем, с языком. Сначала я жил с ними в Хайфе, но потом перебрался в Тель-Авив. Я всю жизнь прожил в Москве, Хайфа для меня ощущается как очень маленький город, и мне было сложно к нему привыкнуть.

Расскажи, как твоя мама отреагировала, когда ты сделал каминг аут?

В подростковом возрасте мама отвела меня к экстрасенсу, который сказал, что я – не гомосексуальный человек, а бисексуальный, и всё ещё могу выбрать "правильного" партнера, надежда ещё не умерла.

Но мама не пыталась меня сильно переубедить. Однажды она объяснила, почему: потому что считает это своим проклятием за то, что выходила замуж без благословения своей матери. Её мать прокляла ее и сказала: "Твой ребенок тебе еще покажет. Ты узнаешь, что это – когда тебя предают дети". И она теперь видит свое проклятие в моей гендерной идентичности и ориентации.

Моя мама оказалась очень подвержена пропаганде. Она присылает мне огромные тексты из интернета о том, как все страны должны быть благодарны России, потому что они образовали свою государственность благодаря России. И все должны кланяться и извиняться перед русскими. Но… мама, у меня для тебя плохая новость, ты – не русская. К тебе это не относится (смеётся). Она ужасно злится. Как я понимаю, я виноват не только в том, что я трансгендерный человек, но и в том, что я еврей – и напоминаю ей об этом.

Ты знаешь своего отца?

Он умер, когда мне было 10 лет. Родители были в разводе, мама не давала нам видеться. Она сказала, что вычеркнула его из своей жизни, а я и мои отношения с ним не учитываются. Для меня это была большая трагедия. Мне хотелось иметь какую-то альтернативу маме, чтобы за пределами дома был кто-то, кто был бы ко мне лояльнее. И когда я вырос, я нашел брата своего отца. Мне тогда было 25-26 лет. Он очень хороший дядечка, я ему сразу рассказал о том, что нахожусь в отношениях с женщиной. Он потом всегда помнил всех моих партнерш по имени, спрашивал, как у них дела. Я помню, что тогда даже заплакал , потому что это был мой первый родственник, который не делал вид, что у меня нет партнеров, а запоминал их и переживал, когда мы расставались.

Мои родственники в Израиле тоже очень дружественные и интересуются моей жизнью. Для меня это удивительно.

Ты был знаком с ними до репатриации?

Это мои четвероюродные бабушки по маминой линии. С ними у семьи была утеряна связь 30 лет назад, когда они уехали из СССР в Израиль. У меня от них сохранилось письмо, которое они отправили, когда только приехали сюда. В нем говорилось, что здесь им очень нравится, в магазинах есть продукты, а люди во всем помогают.

Когда я приехал в страну, я написал пост в "Тыквенный латте" с вопросом, как найти родственников и опубликовал начало этого письма. И буквально в третьем комментарии мне написали: "Я их знаю, сейчас пришлю контакты!". Все залайкали это сообщение, это было очень трогательно.

Теперь я периодически приезжаю к ним в гости , они готовят кучу еды, отдают всю эту еду мне с собой потом домой. Они дают мне очень много заботы, внимания и семейного тепла. Для меня это очень непривычно! Когда я к ним ехал, мне было безумно страшно. Ведь это бабушки из СССР, а я им должен рассказать про свою трансгендерность, про активизм в России, еще я и еврей, который не общается с мамой. Я думал: что из этого сейчас бомбанет? Но нет, все прошло спокойно.

Как русскоязычные израильтяне, которые давно здесь живут, обычно воспринимают твою небинарность?

Они воспринимают нормально и это удивительно. Они видимо пропустили время путинской пропаганды, гомофобии и трансфобии в России. У них как будто нет этой части в сознании. Так странно, когда ты разговариваешь с людьми со знакомым советским бэкграундом и в них нет квирфобии.

Но, с другой стороны, я вижу некоторые советские, имперские нарративы, из-за которых с ними бывает сложно выстраивать диалог.

Например?

Например, что Израиль – это великая страна, вокруг враги, которых надо победить, с ними не возможен диалог – они варвары, Израиль не совершает военные преступления, мы во всём правы, правительство – чудесное, и кто, если не Биби?

С людьми с такой картиной мира очень сложно разговаривать. Особенно сложно, когда антивоенно настроенные люди приезжают сюда из России, и критически не переосмысливают то, что происходит здесь, и оказываются под имперскостью и пропагандой израильского правительства.

Мне говорят, что здесь всё совсем по-другому, надо доверять правительству и армии, и что здесь люди чувствуют себя в безопасности. Но как? Я именно здесь узнал, что такое бомбоубежища, как звучит сигнал тревоги… На улицах, рядом со мной постоянно происходят теракты. Как тут можно говорить про безопасность? Это максимально небезопасная реальность.

Я, кстати, здесь себя чувствую в разы безопаснее, чем в России…

Да, здесь у меня нет угрозы обыска. Моя деятельность – работа с ЛГБТ-людьми здесь не криминализируется. Тем не менее, я вчера ходил на фильм, который показывала русскоязычная инициатива "Точка встречи" о том, что происходит в Хевроне, и площадка попросила их не раскрывать публично место встречи и показа фильма, чтобы не было нападения праворадикалов. Вот, пожалуйста.

Или, я езжу как волонтер на Западный берег. Мне рассказывали, как себя вести, если меня арестуют, у меня есть контакт адвоката на этот случай. Я себя чувствую, как дома в этом плане. Просто здесь криминализирована другая деятельность.

И, конечно, на Западном берегу можно подвергнуться нападению израильских поселенцев, и их за это очень редко задерживают, отпуская через пару часов. По сути их действия поддерживают многие израильские военные. Я не думаю, что безопасность выглядит таким образом.

И, конечно, как еврей и израильтянин я оказываюсь здесь в привилегированном положении и тогда мне проще не замечать как безопасность устроена и для других людей, живущих совсем рядом со мной.

Правильно ли я понимаю, что у тебя очень четкая пацифистская позиция относительно всех войн?

Да, пытаюсь ее придерживаться (смеется).

Ты выступаешь за переговоры между Россией и Украиной? Знаешь, многие "пацифисты" выступают за победу Украины военным путем.

Про Россию и Украину… Здесь хороши любые действия, которые остановят Путина и вернут происходящее в правовое русло. Преступления России должны быть расследованы и ответственные должны быть наказаны. Для меня это совершенно фашистский режим. Возможно ли с ним договариваться? Я не думаю.

А с ХАМАСом, по-твоему, возможно договариваться? Особенно после 7 октября…

Не существует одинаковых конфликтов и универсальных для всех решений. Я вижу здесь очень сильную поляризацию – с обеих сторон. Очень сильное противостояние палестинского и израильского населения с нарративом: мы не можем существовать вместе, мир наступит только тогда, когда мы победим вторую сторону. Победим, выселим, убьём – риторика варьируется, но остается в крайне полярной плоскости уничтожения второй стороны.

Конечно, когда мы боремся, эскалация усиливается. Чем больше мы задавливаем вторую сторону, тем резче и радикальнее оттуда приходит ответ. Это работает в обе стороны – и это бесконечный цикл насилия, в котором страдают все. Трагедии, смерти и боль происходят десятилетиями по обе стороны конфликта. Для меня важно признавать одновременно и трагедии произошедшие с израильтянами, и с палестинцами.

Мои местные знакомые часто не считают все палестинское население за людей. Говорят: они нас ненавидят, они варвары, они хотят нас уничтожить. Но это не так. Палестинцы совершенно разные люди, с разным опытом, мыслями, но большинство из них просто хочет жить свою спокойную мирную жизнь. Так же как и мы.

Политика, как я её понимаю, должна быть направлена на снижение радикализации – в том числе, у собственного населения. Задача государства – снижать уровень враждебности, создавать точки пересечения: экономические связи, инфраструктурные проекты. Тогда появляется шанс увидеть друг в друге людей. В Израиле я вижу прямо противоположную тенденцию.

Когда СМИ пишут про "ликвидацию"... Это же ужасно. Да, если это террорист, то он должен быть осужден, я не оправдываю его действия. Но когда мы используем даже терминологию типа "ликвидации" и радуемся этому – это дегуманизация. А дегуманизация вредит и нам самим. Мне бы хотелось, чтобы государством управляли люди, которые это понимают. Люди, которые даже во время боевых действий способны сохранять гуманистическую оптику. Только из неё можно будет потом строить что-то общее. А строить придется, если мы хотим жить в мирном будущем.

Мне было очень важно съездить на Западный берег. Я читал отчеты про оккупацию Израиля, про военные преступления, но хотел сам поговорить с людьми. Я сидел в домах палестинцев, разговаривал с ними. Они не хотели меня убить – они поили меня чаем и благодарили. Потому что присутствие израильских волонтеров обеспечивало им хоть какую-то защиту от давления израильских военных и нападений поселенцев, которые постоянно угрожают их домам, имуществу, свободе и жизням. Такая волонтерская деятельность называется "защитным присутствием" и помогает в свидетельствовании происходящих преступлений и ненасильственном сопротивлении палестинцев.

Сама ситуация – чудовищная. Это не террористы. Это обычные люди, которые хотят пасти своё стадо и жить в том месте, где жили их предки. Я видел, как на глазах у детей арестовывают их учителей, без предъявления обвинений и отпустив через пару часов, как люди не могут получить доступ к медицинской помощи, как работает сегрегация позволяющая изолировать людей от целых улиц

И всё это – в часе езды от Тель-Авива, где мы сидим в кафешке и пользуемся всеми демократическими правами.

Не видишь ли ты конфликта в том, что защищаешь права тех, кто не соблюдает права ЛГБТ-людей, подвергает их гонениям и даже уничтожает?

Если я буду действовать по принципу защиты прав только тех, кто и так защищен, то скачусь до работы в какой-нибудь Швейцарии. А это совсем не то, что я хочу от своей жизни.

Нет, у меня нет никакого конфликта, потому что "несоблюдение прав ЛГБТ" не является врожденной и неизменной характеристикой народа. Это следствие множественных факторов, например таких как изоляция, плохое образование, отсутствие в публичном поле информации про человеческое разнообразие, экономическая тяжелая ситуация и многое другое. И политика Израиля только ухудшает это положение.

Невозможно изолироваться друг от друга. Невозможно сказать, что "меня это не касается". Мы соседи, мы дышим одним воздухом. Мы находимся в считанных минутах езды друг от друга. Надо учиться мирно сосуществовать вместе. Да, я знаю, что на это мне отвечают: "Они не хотят!" Но можно начать с себя. И это намного более сильный жест, чем запустить очередную супер мощную ракету.

Тебе не страшно после России и после всего, что ты там пережил, здесь критиковать правительство?

Нет, мне не страшно. Я чувствую свою гражданскую ответственность как израильтянин. Полученный статус репатрианта для меня означал сразу и мою новую, израильскую идентичность, которая для меня теперь тоже очень важна. Я не могу просто брать положенные мне как израильтянину блага и при этом закрывать глаза на то, что Израиль делает от моего имени. Оккупация, которая продолжается на Западном берегу, теперь происходит и от моего имени. Мне морально тяжело получать привилегии от моего нового гражданства и при этом не делать никаких действий, чтобы уменьшить ту несправедливость, которая происходит.

Я хожу здесь и на протесты, потому что солидарен и с ними. За отставку правительства, за то, чтобы судили Нетаниягу – потому что он ничего не делает для возвращения заложников, а то, что делает, только ухудшает их положение.

Удивительно, ты только приехал в страну и уже во всем разобрался, вовлекаясь в политику. Сможешь сформулировать пять политических требований к израильскому правительству?

Ну, я здесь уже год. Эти требования придуманы не мной. Я знакомлюсь с повесткой, которая звучит от разных активистов и соглашаюсь со многими вещами.

Расследование того, что привело к 7 октября. Было допущено огромное количество нарушений, которые не расследуются, а правительство избегает создания комиссии, снимая с должности тех, кто продвигает эту идею.

Отставка правительства – потому что всё это произошло при нём, и они только усиливают эскалацию, они устроили гуманитарную катастрофу в Газе, они ежедневно убивают массу людей там, устраивают сегрегацию на Западном берегу, поддерживают захват земель. Это все преступления.

Соглашение по заложникам. Люди должны быть возвращены как можно скорее. Когда я ехал в Израиль, у меня было представление, что Израиль очень печется о своих гражданах, что жизнь израильтянина имеет огромную ценность в глазах государства. Но то, что происходит сейчас, доказывает обратное. Важна постоянная демонстрация своей мощи, своя власть и контроль, а не люди.

Остановка оккупации, выход с территорий не принадлежащих Израилю. Защита себя не может заключаться в насильственных действиях на чужих территориях. Оправдание своего насилия тем, что оно вынужденное – это ложь. В общем все военные конфликты в XXI веке начинаются под лозунгами защиты и "вынужденных мер".

Заключение соглашений с палестинской стороной на равных. А на равных оно может быть только когда Израиль признает государственность Палестины и это будут договоренности между двумя суверенными государствами. Я знаю, что обсуждаются разные формы договоренностей и такое как "одно государство для двух народов", но говорю сейчас про то, в возможность которого лично я верю. При этом я знаю, что это очень непопулярное решение сейчас. Мне говорят, что за преступления, совершенные 7 октября, они тогда получат награду, что это странно и ужасно. Но… государственность – это не награда. Сейчас государство – это единственная общемировая признанная форма, в которой люди могут просто жить. Как мы хотим, чтобы палестинцы действовали в рамках закона, если не признаем законность их страны? Значит мы не хотим, чтобы они были в правовом поле, а хотим только над ними контроля и доминирования.

По части ЛГБТ у тебя тоже есть какие-то претензии?

Я не проводил какого-то большого исследования, но лично я не встретился здесь ни с трансфобией, ни с гомофобией ни разу. Я сразу же получил документы с мужским маркером, мне все помогали и это было быстро и просто. Доступ к гормональной терапии тоже очень просто было получить.

Как-то раз в Яффо в меня плюнули подростки, но я не знаю из-за чего: из-за того, что я ЛГБТ человек или из-за того, что еврей.

Ты вовлечен в ЛГБТ-активизм здесь?

Я был на прайде в прошлом году… Но, наверное, ответ – нет. Я понимаю, что здесь тоже есть свои проблемы. Они есть всегда, даже в странах с самым дружественным законодательством. Но после России ситуация здесь для меня настолько хорошая, что у меня нет порыва включаться в работу. Я продолжаю работать в российском контексте и эта активистская работа для меня на первом месте.

Здесь я снимаю интервью с родственниками трансгендерных людей на русском языке. Я это делаю без бюджета, оператор тоже работает на волонтерской основе. У российских инициатив катастрофические проблемы с бюджетом, мы все сейчас пытаемся просто выжить. Когда у меня возник вопрос где снимать, я обратился в ЛГБТ-центр в Тель-Авиве, спросил смогут ли они помочь с помещением. Они попросили арендную плату. И мы снимали на лавочке у этого ЛГБТ-центра. У них все хорошо, это большое здание в парке. Но поддержку оттуда в своем активизме я получить к сожалению не смог.

Как ты думаешь, это может быть связано с тем, что твоя инициатива направлена именно на Россию?

Она направлена на русскоязычную аудиторию, но спикеры были – израильтяне. И я израильтянин. Круто, когда разные ЛГБТ-организации помогают друг другу. Особенно, когда просящая помощь организация находится в более уязвимом положении. А наши ресурсы сейчас просто несопоставимы.

Что сейчас происходит с "Центром-Т"?

Мы продолжаем работать. За это поплатились тем, что всему основному составу сотрудников пришлось уехать из России. Мы все уехали фактически в один день, жили в Армении большой коммуной, а потом разъехались по разным странам. Многие получили убежище в Германии.

Это очень сложная работа, которая не описана ни в какой литературе о ведении НКО. Мы не работаем в правовом поле – фактически мы стали низовым сопротивлением с постоянными рисками и угрозами. То, что я физически не в России, не означает, что у меня больше нет никаких угроз. Наоборот – каждый день приходится решать новые проблемы.

Например, политика Трампа очень сильно ударила по некоммерческим ЛГБТ-инициативам. Многие лишились финансовой поддержки из США, из-за этого усилилась конкуренция за европейские гранты. При том, что доступных ресурсов там стало меньше. Это общемировая волна усиления правых движений. Мы находимся в очень уязвимом положении.

Сотрудники сильно выгорели. Они либо только уехали в эмиграцию и пытаются со всем этим справляться, либо находятся в России в постоянном страхе за свою жизнь.

С какими запросами люди чаще всего обращаются в "Центр-Т"? Как изменилась их жизнь после принятия гомофобных законов в России?

Людям стало страшнее. Большинство пошли по пути анонимизации себя: удалили свои аккаунты в соцсетях, чтобы никто о них не узнал. Но у трансгендерных людей особые сложности. Если человек на гормональной терапии, его или ее внешность не соответствует паспортным данным. Удалить соцсети недостаточно – о твоей трансгендерности узнают, как только ты показываешь документы. Невозможно быть в безопасности.

Часто, если человек решает не начинать трансгендерный переход, то испытывает сильную дисфорию и тяжелое психологическое состояние. Люди могут совершать суицидальные попытки self-harm, приобретаются тревожные расстройства и депрессии. На базе нашей аудитории проводили исследование в 2023 году и оно показало, что у трансгендерных людей риск суицида в 50 раз больше чем у цисгендерных людей.

Обращения разные. По сути, мы выстраиваем параллельные российским институции. Людям негде получить медицинскую помощь, негде знакомиться, им нужны дружественные специалисты разных профессий. Например, ты не можешь найти специалиста на обычном агрегаторе, потому что не знаешь, напишут на тебя донос после первой встречи или нет. Мы собираем специалистов, к которым транс-люди могут безопасно обратиться: косметологов, мастеров маникюра, юристов, психологов, репетиторов. Ведем несколько групп поддержек, работаем с родственниками и близкими трансгендерных людей, делаем все время просветительские материалы про трансгендерность и пересечение трансгендерности с другими уязвимостями.

Стало ли больше трансфобных нападений и насилия со стороны общества после принятия этих законов?

Конечно. Когда политики призывают к разделению и ненависти, показывают на кого-то и говорят, что они плохие и неправильные, общество будет радикализироваться. Нам известен случай, когда ребенок сделал каминг-аут своему отцу, а отец пошел и написал донос в полицию – о том, что его ребенка завербовала "экстремистская организация ЛГБТ". Возбудили дело, вызвали ребенка на допрос.

Там, где раньше могли оскорбить на словах, теперь могут избить, забрать документы, запереть дома, отправить на конверсионную терапию. Также усиливается гомофобия и трансфобия на улицах – людей высмеивают, оскорбляют, снимают на видео. После этого жизнь может стать невыносимой и людям приходится уезжать из родного города или страны.

У тебя есть работа в Израиле?

Все мои работы удаленные. Я руковожу "Центром-Т" и я психолог, гештальт терапевт. Я продолжаю вести своих клиентов, проводить группы поддержки и учебный курс для психологов, которые хотят работать с трансгендерными клиентами.

Твои клиенты находятся в России?

Большинство – Да., Для меня это очень важно, потому что я боюсь потерять связь с Россией, потерять контекст. А через свою психологическую практику я могу все время продолжать соприкасаться с тем, что происходит в стране.

Иногда мой страх потерять связь с Россией проявляется в абсурдных вещах. Например, я до сих пор не могу поменять локацию в телефоне с России на Израиль. Из-за этого я не могу скачать приложение такси. Каждый раз, когда я захожу, чтобы её поменять, я думаю: получается, я уехал? Я больше не в России? И мой телефон уехал? Не могу переступить через это.

Ты бы хотел вернуться?

Конечно. Я вернусь, как только это станет возможно. Я живу своей работой, она занимает 98% моей жизни. И моя работа – в российском пространстве, где все очень плохо, где есть уязвимая категория людей.

А как же палестинцы?

Это важно. Я этим интересуюсь и стараюсь делать, что я могу, но я не меняю цель своей работы. Иначе я буду все время перескакивать с одной активистской цели на другую. Я все время вижу какую-то жопу вокруг и мне все время хочется в нее включиться. Недавно я приезжал в Танзанию и мне очень хотелось начать работать с экономическими проблемами в Танзании. Я даже придумал, как именно я могу это делать. Но я придерживаюсь правила: раз я выбрал одну нишу, я должен оставаться в ней.

У тебя в фейсбуке есть фотографии до перехода… Возможно, если бы у меня был такой опыт, мне бы хотелось стереть эти фотографии, забыть все, как страшный сон, и полностью погрузиться в свою новую жизнь. Почему ты не удаляешь эти фотографии, почему выбираешь помогать другим транс-людям?

Я думаю, что мое прошлое – это часть моей истории, я не хочу его удалять. Я действительно не удалял ни фотографии, ни посты, где писал от женского рода.. Для меня это не что-то маргинальное или стыдное. Этот путь – про мой рост и глубину познания себя. Я не думаю, что каждый следующий уровень познания себя аннулирует предыдущий.

Это мешает, когда из-за этого меня начинают хейтить. Например, когда люди находят мои старые посты и начинают обращаться ко мне в женском роде, говорить что-то вроде: "А была такая красивая девочка!". Меня это задевает. Но меня и так хейтят буквально за всё – это часть видимости в интернете. Недавно я снял рилс про стирку, и меня захейтили за то, что я добавляю слишком много средства и кладу вещи вместе. Люди всегда найдут, до чего докопаться.

А "Центр-Т" родился не из-за моей идентичности, а скорее из моей психологической практики. Я сделал терапевтическую группу для транс-людей в Москве и заметил, что у них не закрыто огромное количество потребностей. Например, люди приходили на группу просто для того, чтобы познакомиться и попить чай в безопасной обстановке. А это не очень хорошая мотивация для участия в терапевтической группе. Перенаправлять людей мне было некуда – и мы начали делать и дополнительные чайные встречи. Потом собрали базу психологов и других специалистов. У меня большой опыт работы в НКО: я много работал с детьми-сиротами, с онкобольными детьми. И я смог воспользоваться этими знаниями и инструментами, чтобы создать в итоге большую, общероссийскую организацию. Еще для меня этот активизм ощущается как самый честный, так как он и про мою личную видимость, мои права, мое достоинство. И эта работа становится уже нашей борьбой, как сообщества.

Как ты сейчас себя чувствуешь? Стабилизировалось ли твое внутреннее состояние после года жизни в Израиле?

Нет.

Израильтяне редко вешают шторы, и когда я иду по улицам, я вижу уютные квартиры и жизнь внутри этих домов. Это очень больно. Иногда я сажусь и смотрю в эти окна. Люди, у которых есть дом, кажутся мне самыми счастливыми на свете. Я стараюсь не вспоминать свой дом в России. Его больше нет, и это просто невыносимо.

Здесь я снимаю деленку – малюсенькую комнату, где есть стол, раковина и матрас над лестницей. Это максимум, на что мне здесь хватает денег. Я получаю зарплату в рублях. И то – это очень круто, ведь я живу в Тель-Авиве и могу жить один. Но это не дом… И я не знаю, будет ли у меня снова ощущение дома. Наверное, должно пройти очень много лет, прежде чем я смогу внутренне этот дом из Москвы перенести сюда.

А сейчас я пытаюсь смотреть на страны, как на условности. Я могу больше поездить по миру, пожить в разных местах, узнать опыт разных людей и сделать его видимым в русскоязычном пространстве.

У тебя есть ощущение своей миссии?

Скорее я просто пытаюсь выживать и находить в этом смысл. Раз уж что-то произошло – спрашивать, как я могу для себя это использовать. Еще для меня очень важно все время продолжать бороться и не останавливаться. Потому что если я остановлюсь – они победили.