Разговор с выжившим. Интервью с писателем Рубеном Гальего
В Израиле, в городе Ашкелон, живет писатель Рубен Давид Гонсалес Гальего, лауреат "Русского Букера". Живет с женой, Риной Гонсалес Гальего, и дочерью – десятилетней Софией, у которой диагностирован аутизм. У самого Гальего детский церебральный паралич – он может шевелить двумя пальцами, а также немного поворачивать голову – сохранились остаточные движения мышц плеч и шеи. Гальего написал три романа. Первый из них, "Белое на черном", был переведен на десятки языков, получил множество литературных наград и принес Гальего мировую известность. Книга была переведена и на иврит, однако в Израиле писателя знают мало.
В первом романе, как и во второй книге "Я сижу на берегу", описывается жизнь Рубена в советских детских домах для инвалидов. По словам самого писателя, в книгу вошло примерно шесть процентов от того, что можно было описать. Гальего объясняет, что писал только о ситуациях, в которых человек побеждает, и уже гораздо позже прочел у Виктора Франкла, что человек способен вынести лишь шесть процентов описания ужасов концлагеря – иначе просто прекращает воспринимать информацию.
"Я пишу о том, о чем не рассказывали после войны своим внукам. Те, кто выжили в концлагерях, – молчали", – говорит Рубен Гальего.
Шести процентов достаточно, чтобы понять, почему сирота-инвалид, по словам Гальего, "обречен быть героем или сдохнуть".
"Раньше думали, что дельфины такие прекрасные, что толкают человека к берегу, чтобы спасти. А потом выяснилось, что у дельфинов просто инстинкт – поддерживать на плаву любое теплокровное. И о том, что дельфины выталкивают тонущих на берег, мы знаем со слов тех, кто оказался с их помощью на берегу. Ты сейчас видишь перед собой живого 50-летнего человека с ДЦП. И можешь восхищенно перечислять мои награды и описывать, чего можно достичь с этой болезнью. Но тебе просто достался в собеседники выживший. Тот, кого дельфины вынесли на берег, а не в открытое море", – объясняет писатель.
"Секрет" своего выживания Гальего описывает так: "Я с раннего детства знал, что должен развивать в себе эмпатию, чтобы что-то получить. Я должен почувствовать человека, чтобы знать, даст ли он мне стакан воды или ложку, если я попрошу. А без воды и ложки не выжить. Я должен знать, как ты себя сейчас чувствуешь, устала ты или не устала, умная ты или глупая. И тогда я буду знать, на что я могу рассчитывать. Вот если ты мне сейчас дашь стакан воды, я выпью сразу полстакана. Потому что ты уйдешь, и доступа у меня к этому стакану не будет. А если я сейчас буду пить вино, я тоже сразу выпью полстакана залпом – не потому что я алкоголик, а потому что в детстве так привык пить воду. 50-летний дядька с детдомовскими привычками…"
Сюрреалистическая биография Гальего не раз описывалась им самим. Родители будущего писателя были студентами МГУ. Отец родом из Венесуэлы. Мать – Аурора Гальего, дочь Игнасио Гальего, генерального секретаря Коммунистической партии народов Испании. Когда Гальего было полтора года, его матери сообщили, что ребенок умер. С тех пор мальчик скитался по детским домам, а позже попал в "блатной" дом престарелых в Новочеркасске. Именно там в основном происходит действие романа "Я сижу на берегу" – второго романа писателя, за который он недавно получил в Монако премию "Золотая пешка" за лучшее литературное произведение о шахматах. Такую же пешку, но в другой категории, получил Гарри Каспаров. Тяжелая статуэтка стоит у писателя на полке, ему трудно больше нескольких секунд удержать ее в руках.
"Лучший роман о шахматах" описывает жизнь и смерть близкого друга Рубена – Миши. Некоторым читателям может показаться, что Миша – это то ли собирательный образ, то ли альтер-эго самого писателя. Но Гальего подчеркивает, что Миша, со скидкой на литературную обработку, был вполне реальным человеком. У Миши была миопатия. У Никиты Сафонова, переводчика из Ашкелона, которому Гальего заказал перевод романа, тот же диагноз.
Гальего жил в доме престарелых в Новочеркасске, пока не наступила "перестройка" и не появились волонтеры. Одна из них стала женой Рубена, таким образом будущий писатель оказался "на свободе", у них родилась дочь. Позже они развелись, Гальего женился второй раз, во втором браке у него тоже родилась дочь. О двух своих первых семьях писатель рассказывать не любит, говорит только: "Какой из меня мог быть муж сразу после детдома?" Гальего смеется, что для него "лихие 90-е" были отличным временем: "Вокруг все играли по правилам тюрьмы, все было по понятиям, все как в детдоме".
"На свободе" Рубен решил разыскать свою семью и стал писать письма в Испанию, его нашел некий режиссер, предложивший снять документальный фильм о поисках матери Гальего. По словам писателя, фильм больше напоминал реалити-шоу о том, как сын ищет маму, поскольку авторы фильма давно нашли Аурору Гальего, но скрыли это от Рубена.
"Перед встречей с матерью мне сказали, что в кафе сейчас войдет женщина и ударит меня топором. Или выльет мне кислоту в лицо. Но ты, говорят, не бойся, мы тебя защитим. Заходит женщина, садится. Я смотрю – образование высшее, языки знает, учительница или профессор. Я говорю ей по-русски: "Тебя снимают скрытой камерой". Она, конечно, устроила съемочной группе скандал, объяснила им все про журналистскую этику и так далее. А я, конечно, понял, что никуда не уеду".
Аурора Гальего в то время жила в Праге и работала журналистом на "Радио Свобода". Историю своей жизни в Европе Рубен Гальего позже описал в начале своего третьего романа "Вечный гость". Живя с матерью, Гальего собрал в свой первый роман "Белое на черном" записи, описывающие его жизнь в советских детдомах. Но книга не только про это.
"Я думал, что все люди, которые будут меня читать, читали когда-то те же книги, что и я. И когда они прочтут эту книгу, они подумают: "Я такой же, как Рубен". Так оно и вышло. Я получал множество писем и беседовал в разных странах с разными людьми. И многие говорят, что я описал именно их детство. Ты видишь ходячего, здорового, прилично выглядящего человека, и не знаешь, что у него в голове. А у него в голове может быть травма хуже моей. Но мне легче, потому что всем видно, что я в колясочке, а он идет себе с портфельчиком, и мы не знаем, в какой трагедии он живет… Я был абсолютно уверен, что мои читатели такие же, как я. Я, конечно, не знаю, на каком газоне ты выросла, но это описание обычной жизни".
В Праге Рубен решил сделать себе электрическую коляску по своему проекту.
"Каждый человек, в зависимости от степени интеллекта, может придумать себе коляску. Поскольку я не могу сам сидеть, мне нужна коляска, которая даст мне возможность переносить себя в горизонтальное положение. Коляска-экзоскелет. Стандартное положение спины в коляске – 60 градусов, а мне нужно было 180. Это технически очень трудно сделать. Я нашел мастера-чеха, который жил в Мюнхене, где вместе с немцем-инвалидом они открыли мастерскую для производства альтернативных колясок. Этот мастер со мной сначала долго торговался –говорил, что больше 165 градусов не сделает, потом согласился на 167. А потом все-таки сделал 180. И все мои последующие коляски были уже копиями той, первой. Так что я сам себе Буратино – какую коляску спроектировал, в такой и живу".
Сидеть Гальего самостоятельно не может, но сидеть ему необходимо, поэтому, как он рассказывает, он запускал на компьютере игрушку и играл в нее часа по четыре подряд – чтобы привыкнуть к сидячему положению, которое позволит ему быть более "социально приемлемым".
Признание в стремлении к социальной приемлемости редко можно услышать от писателя, но для Гальего это средство выживания.
"Если ты социально неприемлем – ты попадешь в изоляцию, и тебе не дадут воды. Конечно, тебе ее будут подносить по часам, но и памперс тебе будут менять по часам. А не попадешь в изоляцию – сохранишь возможность контролировать свой мочевой пузырь и ходить в туалет, когда тебе надо. Иначе – пролежни. А пролежни – смерть. Большинство инвалидов, даже в богатых странах, умирают именно от пролежней".
Про себя Гальего говорит, что он в полуизоляции. Писатель женат в третий раз. Рина Гонсалес Гальего – гражданка США, юрист, проходившая военную службу в Ираке, выучилась в Израиле на сварщика. В настоящее время по этой специальности не работает.
"Меня часто спрашивают – как это я такой в коляске, а у меня третья жена. Но я уже говорил, что у меня уровень эмпатии просто выше. А кто не хочет мужа, который тебя понимает? Это ведь уже полдела. Что лучше – ручки и ножки, или чтобы понимал? Я тогда жил с мамой и сестрой в Германии, жениться я, конечно, ни на ком не хотел – понимал, что никуда не гожусь и просто испорчу женщине жизнь. А мне начала писать девчонка из Америки. И оказалось, что у нее в планах Афганистан. А я подумал, что я всяко не хуже Афганистана, со мной еще можно в живых остаться. Она пять раз летала ко мне в Германию, а потом, как нормальная американка, сказала: "Билеты дорогие, давай лучше женись"".
Рубен женился на Рине и уехал в США, у них родилась дочь София, у девочки был диагностирован аутизм. Рина и Рубен объясняют свое решение репатриироваться по-разному.
"Если человек беспомощный, пусть лучше ее опекает ее народ. Я помню, что стало с еврейскими инвалидами в Европе 30-х. Евреи-инвалиды уязвимы вдвойне. Пусть она будет уязвима хоть в чем-то одном", – говорит Рина.
"Израиль – единственная страна в мире, где умеют так хорошо работать с аутистами. А у меня жена еврейка – где я должен еще жить? Я не могу смотреть, как ребенок целыми днями молча смотрит в стену и раскачивается. Я прочел, что именно в Ашкелоне есть знаменитая школа "Мааян Сара", где работают с аутистами", – говорит Рубен.
В "Мааян Сара", как рассказывают супруги Гонсалес Гальего, зачли два года образования в американской школе за три месяца здесь, и "еще переоценили американских педагогов".
"Тишина в доме, где растет маленький ребенок – это самое ужасное, что я в жизни пережила", – это слова Рины.
Рубен: "А здесь София сказала мне, наконец: "Шалом, аба" ("Здравствуй, папа")".
Позже оказалось, что переезд в Израиль помог не только Софии. В ашкелонской больнице "Барзилай" писателю сделали сложнейшую операцию, которая, по словам Гальего, кардинально изменила качество его жизни.
Вы живете в Ашкелоне, под постоянными обстрелами. Как вы с этим справляетесь?
У меня есть защищенная комната. А в остальном я здесь в большей безопасности, чем на улицах любого другого города. Да, у нас не очень дружественные соседи, но когда ребенок сидит, смотрит в стену и ничего не говорит – страшнее этого ничего быть не может.
В Европе и в США вы известный человек. Как выглядит ваша профессиональная жизнь здесь?
Я писатель, и моя профессия – беседовать с людьми. И как писатель я в Израиле никому не нужен и отрезан от здешней писательской среды. Но и здесь раз в несколько месяцев я читаю лекции в школах или где-то еще.
К тому же, поездив по разным странам, я стал экспертом во многих вопросах, и ко мне часто обращаются за консультациями. Например, я знаю все типы существующих на земле автобусов – и с пандусами, и с платформами. Например, если пандус гибкий, я могу съехать с него на большой скорости, вылететь из коляски и упасть затылком на асфальт. Так со мной в Мадриде было. В США я перевернулся, когда меня понесла толпа, и долго пробыл в больнице. Это все житейские вещи – за свободу приходится платить. В Израиле нет автобусов с платформами, но здесь мне дали машину с платформой для коляски.
Вы в одном интервью сказали, что корень всего зла – в разделении и классификации. А разделение и классификация бывают необходимы?
Во-первых, все люди в принципе разные. Вот ты привыкла структурировать, потому что всю твою школьную жизнь у тебя были ручка и бумага. У меня тоже были ручка и бумага, но если бы я попробовал структурировать мысли с их помощью, это было бы глупо и неинтересно, я медленно пишу. Я натренировал себя делать это в голове. Но я же не осуждаю тебя за то, что тебе нужны записи.
Но и сегрегация бывает необходимой. В 18-ти километрах от меня живут соседи, которые хотят, чтобы я умер. А я хочу жить.
Вы о палестинцах?
Нет такого народа. Есть арабы. Как быстро сюда добралась политкорректность. Я говорю: "Какой красивый город построили евреи". А мне говорят: "Так нельзя говорить. Надо говорить – израильтяне". Знаете, у меня есть статья об эскимосах (реакция Рубена Гальего на принятие Закона о национальном характере государства, эта глава есть в книге "Вечный гость" – прим. редакции), которая доказывает, что эту страну вообще построили эскимосы.
Я против политкорректности. Меня не оскорбляет название "инвалид-колясочник". Заменить слово легче, чем изменить отношение. В Штатах, например, работать с аутистами не хотят, но зато слова меняют постоянно. Изменят слово и говорят, что провели работу. Что дешевле – найти новое слово или построить школу?
Мне кажется, всякий писатель против политкорректности. Писатели в некоторой степени ответственны за язык. Когда я был в первом классе, в моем первом детдоме, всех первоклашек собирали на уроки в одну комнату. У нас была учительница, которая еще носила пенсне, и она 1 сентября нам сказала: "Дети, ради того, чтобы вас обучать, я выучила эту новую большевистскую грамматику. Поэтому, пожалуйста, запомните на будущее первое правило русского языка. Язык нужно использовать в том виде, в каком вы его изучали в школе.
Если разделение и классификация – корень любого зла, разве политкорректность – не один из способов убрать барьеры?
Нет, это иллюзия снятия барьеров. Барьеры убираются иначе. Вот у меня раньше пандус был неудобный, а потом его залили цементом, и теперь я гладко по нему съезжаю. Вот это называется убрать барьер. А речевых барьеров нет.
Насколько вам сейчас нужны детдомовские инструменты выживания?
На сто процентов. Какой из меня будет муж, если я не буду знать, что чувствует моя жена? Фиговый будет. И писатель фиговый, и собеседник, и отец.
А как вы относитесь к премиям? Вы когда-то говорили, что категорически не хотите, чтобы вам присудили "Букер десятилетия".
Как правило, к разным премиям и наградам я отношусь довольно поверхностно, потому что часто их раздают случайно, и это мало о чем говорит. Но вот у меня на полочке стоит "Золотая пешка". И у Каспарова такая же стоит. А ты подумай, откуда Каспаров и откуда я – да практически из Брянского леса. Кроме того, если называть вещи своими именами, я умственно-неполноценный человек, потому у меня просто-напросто нет куска мозга. Для интеллекта есть множество препятствий. Тем не менее, у меня стоит на полочке такая же награда, как у Каспарова. Ты беседуешь с выжившим.
Беседовала Алла Гаврилова