Хейт после расследования про Оксимирона и жизнь в Израиле. Интервью с Настей Красильниковой

В марте 2025 года в русскоязычном инфополе прогремел подкаст Насти Красильниковой "Творческий метод", в котором три девушки обвинили рэпера Оксимирона (Мирона Федорова) в сексуализированном насилии, произошедшим, когда они были несовершеннолетними. Подкаст спровоцировал бурные дискуссии о границах и доказательствах сексуализированного насилия. Многие комментаторы выражали непонимание: почему сексуальные отношения с несовершеннолетними, достигшими возраста согласия, недопустимы. С одной стороны на Настю и героинь ее подкаста обрушился шквал хейта. С другой – посыпались благодарности за освещение важной темы.

"Творческий метод" – седьмой сезон подкаста Насти Красильниковой "Дочь разбойника", в котором она расследует преступления против женщин и говорит об их правах.

В 2022 году Настя репатриировалась в Израиль и поселилась в Хайфе вместе с мужем и сыном.

В 2024-м Красильникова выпустила международное расследование "После школы" о десятилетиях сексуализированного насилия над подростками в московской 57-й школе и в сообществе вокруг нее. Расследование проводилось в том числе в Израиле. Против главного фигуранта расследования – преподавателя истории Бориса Меерсона возбудили уголовное дело в России, но он репатриировался в Израиль и ему удалось избежать ответственности.

Корреспондентка Newsru.co.il встретилась с Настей Красильниковой в уютном кафе в Хайфе. Говорили о новой жизни в Израиле и о расследованиях преступлений против женщин.

Беседовала Мария Волох.

"Мы уехали просто в никуда"

Расскажите, как и когда вы приехали в Израиль.

Я приехала в сентябре 2022 года из Риги, куда уехала сразу после начала войны в Украине. Мы с мужем взяли ребёнка, собрали все самое необходимое в три чемодана – и уехали просто в никуда.

Во-первых, было невыносимо оставаться в стране, которая творила такое. Во-вторых, мы оба – независимые журналисты, и было понятно, что нам угрожает опасность. В-третьих, мне начали поступать угрозы…

В своем телеграм-канале я запустила рубрику "Женщины Украины", в которой публиковала монологи украинок, которые рассказывали о своём опыте, связанном с войной. И почти сразу мне начали писать, куда на меня донесут и как именно расправятся со мной и с моим ребенком.

Все эти факторы не оставили нам шанса остаться в России – и мы уехали в Латвию. Прожили там полгода и решили репатриироваться в Израиль. Я не очень верила, что наших корней хватит для репатриации, но их хватило.

В Израиле нас встретили два моих лучших друга. Было жарко, первые три недели мы провели в Иерусалиме. В целом, мне кажется, у меня не было каких-то особенных ощущений, хотя это и был мой первый визит в Израиль. Не могу сказать, что кто-то из нас был в восторге с самого начала – но мы решили попробовать остаться.

Почему вы выбрали Хайфу?

Это была чистая случайность. У меня здесь живёт близкая подруга. Мы просто приехали посмотреть на город и она очень быстро взяла меня в оборот. Буквально через час после нашего приезда её знакомый риелтор показал нам квартиру, в которой мы сейчас живём. Мы как раз тогда искали жильё, и подходящий вариант нашёлся очень быстро – здесь.

В целом, это, конечно, была ошибка. Вся жизнь происходит в центре. Мне постоянно нужно туда по работе, и ездить туда-сюда – сложно. Хочется быть ближе к моим источникам, к мероприятиям, которые меня интересуют. В Тель-Авиве жизнь ощущается острее – там всё время что-то происходит. И я там хорошо себя чувствую.

Каково вам жить в воюющей стране? Как вы переживали обстрелы?

В воюющей стране жить страшно, но куда менее страшно, чем в диктатуре.

Что вы вообще думаете про эту затянувшуюся войну?

Я думаю, что эта война, как и все прочие войны – большое горе.

Вы скучаете по России?

Нет. Вообще нет!

Кем вы ощущаете себя в Израиле: релоканткой, репатрианткой, израильтянкой?

Думаю, в Израиле я ощущаю себя израильтянкой. И репатрианткой – тоже.

Вы собираетесь здесь оставаться навсегда?

Да, я планирую здесь жить. Правда, за последние несколько лет я усвоила: можно сколько угодно что-то планировать, а потом приходят мужчины, за которых я не голосовала и которых не выбирала, – и решают всё за меня.

Вы учите иврит?

Нет, и меня много кто за это стыдит. Но это абсолютно осознанный выбор на сегодняшний день. У меня просто нет на это времени. Мой сын, кстати, очень хорошо говорит на иврите. И мой муж хорошо говорит на иврите.

Чем вы здесь занимаетесь?

Я занимаюсь расследованиями, это моя основная работа. И я веду три блога: телеграм-каналы "Вашу мать" и "Дочь разбойника", и Instagram.

Проявляли ли израильские СМИ интерес к вашей работе, предлагали ли сотрудничество?

Ох, я совершенно к этому не стремилась, потому что у меня очень много работы, которую мне интересно делать. Мой нынешний работодатель – студия подкастов "Либо/Либо" позволяет мне делать именно ту работу, которую я хочу. То, что выбираю я. И никто это не модерирует и не цензурирует. Меня сейчас не привлекает мысль о том, чтобы попасть в любую редакцию. У меня были разные контакты с разными изданиями, но я совершенно точно не открыта к предложениям о работе.

То есть, вы получаете зарплату от "Либо/Либо"?

Да. Я руковожу отделом расследований в студии "Либо/Либо".

"Антидепрессанты перестали помогать"

Я обратила внимание, что после выхода ваших расследований в соцсетях поднимается настоящая буря хейта. Как вы с этим справляетесь?

У меня про это всегда спрашивают именно в такой формулировке: как вы с этим справляетесь? Раньше у меня было много ответов: психотерапия, антидепрессанты, я тренируюсь шесть раз в неделю, хожу на бокс, у меня много друзей, которые меня поддерживают и огромная часть моей аудитории пишут мне слова поддержки. Но проблема в том, что после выхода последнего расследования про Оксимирона все это перестало помогать. Был довольно длинный период, когда я не справлялась с этим. Потому что это тяжело – каждый день читать о том, как тебя убьют, изнасилуют и чего ты заслуживаешь. Такого не должно быть ни с кем.

Это пишут мужчины или женщины?

Все. В основном мужчины, но и женщины тоже. Это самое, конечно, обидное, когда женщины это пишут.

Вы работаете со сложными темами. Вы не сталкивались с профессиональным выгоранием?

Да, я выгораю. Помогает терапия. Это, может быть, прозвучит самоуверенно, но я правда считаю, что нашла своё призвание. Не потому, что я такая особенная, а потому что мне повезло – я нащупала то, что мне действительно интересно. И это не проходит. Напротив, с каждым годом становится только интереснее.

Во многом именно это и держит на плаву. Меня по-настоящему заводит моя работа – та, которую я сама придумала и за которую мне платят деньги. Это большая удача и привилегия, и я это отлично понимаю.

У вас есть какие-то правила, например, не работать больше пяти часов в день?

Нет (смеется). Таких правил у меня нет. Бывают дни, недели, когда я вообще ничего не могу делать. Я играю в [научно-фантастическую компьютерную игру] "Герои магии меча" и… всё. А бывают дни, когда я суперпродуктивная и делаю очень много всего за короткий промежуток времени.

В "Дочери разбойника" вы часто упоминаете членов своей команды. Можете рассказать об этих людях? Какие функции вы им делегируете, а какие берете на себя?

Главный человек в моей команде – это моя ближайшая подруга и менеджер Вика Лобанова. Она живет в Петербурге, мы с ней работаем много лет. Раньше она, в основном, занималась моими блогами. А когда я начала делать расследования, она присоединилась в качестве ресерчерки и фактчекерки. Вика занимается у нас в команде выкапыванием информации, которая не хочет, чтобы ее выкопали. И достает контакты людей, которые не хотят, чтобы их нашли. Помогает мне найти место, в которое нужно попасть, когда я работаю в поле. Проверяет то, что мне удалось собрать. Вика – главный человек, которого мне надо удовлетворить своей работой. Если она сказала, что все хорошо, значит больше уже и не надо.

Помимо Вики со мной работает продюсерка Настя Медведева, которая все организует. Производство аудио расследований – это работа, требующая большой организации. Там нужно жонглировать записями, командировками, добиваться от меня, чтобы я все сдала вовремя. Настя занимается сайтами, которые мы делаем практически для каждого расследования.

Ильдар Фаттахов – наш композитор и звукорежиссер, пишет саундреки для каждого сезона "Дочери разбойника" и монтирует все эпизоды в соответствии со сценариями.

И моя бессменная редакторка Даша Черкудинова редактирует большую часть расследований.

Они все в разных странах. В России, в Латвии, в Португалии.

"Долгое время я жила с идеей, что я – женщина, но не такая, как все остальные"

Когда я слушала первые эпизоды "Дочери разбойника", еще до расследований, я почувствовала столько любви и понимания ко мне, как к женщине. Это чем-то напомнило мне женскую терапевтическую группу. Вы всегда с одинаковой теплотой относились к женщинам или это что-то, к чему вы пришли со временем?

Мне 38 лет. Я вышла из такой классической постсоветской семьи с постсоветским воспитанием, где женщина – это как бы не совсем человек. С детства меня вымораживала фраза: "Ты же девочка, ты должна себя вести определённым образом". Это казалось мне абсолютно нелогичным, лишённым смысла утверждением – я просто не понимала, почему.

Безусловно, долгое время я жила с идеей, что я – женщина, но не такая, как все остальные. Это изменилось в начале десятых годов, когда я начала обращать внимание на то, что в принципе предписывается женщинам, что от них требуют, как с ними разговаривают, как к ним относятся. Это вызывало у меня ярость.

В английском есть прекрасное слово – woke, "проснувшийся". Для меня это действительно было как озарение. Ты всю жизнь живёшь в определенной парадигме, и в какой-то момент она рушится – просто потому, что ты вдруг сумела посмотреть на неё под другим углом. А когда ты уже это увидела – развидеть невозможно. С каждым днём я только сильнее злюсь и всё активнее стараюсь сопротивляться.

А за счет чего вы "проснулись"? Что послужило стимулом?

Я работала в издании "Афиша Daily" в Москве, была заместителем главной редакторки, занималась социальной повесткой, следила за тем, что происходит вокруг в моей сфере, была подписана на кучу изданий. И в какой-то момент заметила странную тенденцию: женский глянец – а его тогда в России было очень много, Mary Clare, Elle, Cosmopolitan, "Грация", Tatler – все эти издания разговаривали со своей аудиторией как с отбросами. Они разговаривали с женщинами, как с дерьмом.

Мой телеграм-канал начался с заметки про письмо главной редакторки в журнале Allure, где она делила женщин на нормальных и "базарных баб". И там была фраза "базарные бабы с кусками мяса вместо лиц". Это было письмо главного редактора в журнале для женщин! Меня это так поразило – я начала этим интересоваться, и чем глубже в это погружалась, тем очевиднее становилось: это система.

Точно так же с женщинами разговаривает реклама. Точно так же – политики, мужья, врачи в больницах, учителя в школах. И в какой-то момент я поняла: меня это больше не устраивает.

"Я костьми лягу, чтобы поговорить с мужчинами, которых обвиняют в насилии"

Вы всегда стараетесь давать слово мужчинам, которых обвиняют в насилии. Вы делаете это ради соблюдения этических стандартов или у вас есть внутренний порыв с ними поговорить?

Я костьми лягу, чтобы с ними поговорить. Во-первых, так работает журналистика. Мы должны делать максимум, что в наших силах, чтобы узнать версию второй стороны конфликта. И потом, это очень интересно. Если мужчины, которые совершают насилие, расскажут, почему они делают такой выбор, нам всем может быть станет что-то понятнее. Это очень важная часть работы и мне становится страшно досадно, когда не получается с ними поговорить.

Что вы испытывали, когда говорили с героями "После школы"?

Мне было страшно, в некоторые моменты. Но в основном драйв, злость, решимость довести работу до конца, отвращение и желание дожать – задать все вопросы столько раз, сколько будет нужно, чтобы они на них ответили.

Когда вы говорите, что вам интересно понять этих мужчин, означает ли это, что у вас есть к ним доля эмпатии?

Нет, это не значит, что я им сочувствую. Я испытываю к ним профессиональный интерес – это другое. Чем больше мы будем слышать их сторону, тем лучше будем понимать, как с этим бороться.

При этом важно помнить: журналистская работа – это не приговор суда. До вынесения приговора любой человек считается невиновным. Моя задача, как журналистки – предоставить им benefit of the doubt, возможность высказаться. Вдруг кто-то из них скажет что-то, что опровергнет слова моих героинь. Но такого, честно говоря, ещё ни разу не было.

В первом сезоне подкаста вы рассказывали о насилии, с которым сталкиваются роженицы в больницах. Тогда эксперт-психолог сказала, что в равной степени сочувствует женщинам, которые получают травмы во время родов, и акушеркам, которые их наносят. По ее словам, акушерки – это часть системы. Вероятно, в свое время они прошли через такой же опыт, что и роженицы и просто не знают, как может быть по-другому. Вы испытываете сочувствие к акушеркам?

Это была Даша Уткина. Для меня эта фраза стала откровением. Я подумала: "Ничего себе, какое великодушие, вау!" Испытываю ли я сочувствие по отношению к тем, что совершает насилие? Все-таки, скорее нет. Совершать насилие – это выбор, который взрослые люди могут не делать, но почему-то делают.

Как вы думаете, почему они делают такой выбор?

Мне кажется, все по-разному. Кто-то не умеет иначе, не видел другого обращения. Кто-то считает, что это эффективно и так можно быстрее добиться каких-то результатов, кто-то делает это ради удовольствия. Иногда бывает сочетание всех этих факторов. Но в целом, выбор не совершать насилие доступен. Даже если люди сами прошли через насилие. Они ведь не живут в вакууме, они живут в современном мире, где очень много информации. Я не думаю, что это может быть оправданием.

"Мирона я больше не буду слушать никогда"

В контексте расследования про Оксимирона, что для вас насилие? Как вы определяете этот термин?

Не для меня. Для героинь моих расследований. Важно, что для них насилие. Но вообще-то я об этом говорю в каждом расследовании. Внушительная часть действий фигурантов всех моих историй подпадает под уголовные кодексы многих стран. Поэтому это не то, что я решила что-то назвать насилием – это и есть насилие по закону.

При этом, разумеется, далеко не всё, что можно назвать насилием, отражено в уголовных кодексах. В развитых странах разные формы насилия постепенно становятся частью уголовного права.

25 мая, например, в одном из штатов Австралии вступил в силу закон, который делает психологическое насилие уголовным преступлением. А в России девушки, пострадавшие от сталкинга (преследование, проявление нежелательного навязчивого внимания – прим.ред.), не могут добиться ни возбуждения уголовного дела, ни даже охранного ордера. И это часто заканчивается физическими увечьями или убийствами.

В историях, рассказанных в "Творческом методе", насилие заключалось в том, что взрослый мужчина систематически злоупотреблял своей властью для сексуализированного насилия над подростками. Частично действия Мирона подпадают под уголовный кодекс России.

А в Великобритании?

В Великобритании уголовный кодекс устроен еще более сурово. И если бы его преследовали в Великобритании за те действия, которые он предположительно совершал, там было бы серьезное наказание.

Почему Вера Маркович не подала заявление в Великобритании?

Я про это не буду говорить.

Почему Вика Кучак подала заявление в России только после выхода расследования? Ведь с момента предполагаемого преступления прошло много лет.

А когда она должна была это сделать? Когда почувствовала в себе силы, тогда и подала. Огромное количество пострадавших от насилия женщин вообще никогда об этом не рассказывают.

В 2022 году в Нью-Йорке был принят закон, который предоставил взрослым жертвам сексуального насилия возможность в течение года (с 24 ноября 2022 года по 24 ноября 2023 года – прим.ред.) подавать иски вне зависимости от срока давности.

На то, чтобы рассказать, подать заявление, могут уйти годы или десятилетия. И даже спустя всё это время – скорее всего, пострадавшие так и не расскажут.

Вы знаете как продвигается расследование по делу Оксимирона в России?

Нет, я не на связи с СК и не хотела бы быть.

Вы отделяете Мирона, как исполнителя, от Мирона – человека?

Я была фанаткой Мирона. Мне очень нравится, как он складывает слова в предложения, это талантливо и находит отклик внутри его аудитории. В его музыке много протеста, сопротивления, злости. Много ценного в его музыке. Но это ничего не меняет. Мирона я больше не буду слушать никогда. Но если кто-то делает другой выбор и продолжает его слушать, я не буду подбегать, хватать за воротник и спрашивать "что это такое?!".

"Моя активистская идентичность не вступает в конфликт с моей журналистской работой"

Вы много раз говорили, что в расследованиях вами движет ярость и другие сильные негативные чувства. Не влияет ли это, например, на фактчек?

Нет, это не влияет на фактчек, потому что у меня есть привилегия делать свои проекты столько времени, сколько на это требуется. Например, "После школы" мы делали полтора года. Кроме того, для фактчека есть отдельные, специально-обученные люди. У нас очень высокие требования, которые мы сами себе выработали. Никто кроме нас не занимается такими темами на русском языке, да и на английском языке не так много людей ими занимаются. Нет учебников по расследованиям преступлений против женщин, это то, что мы нащупываем самостоятельно. Но за фактчек я готова отвечать. До сих пор не было ни одного эпизода, который был бы опровергнут после того, как расследование вышло и я этим очень сильно горжусь.

Вы считаете себя активисткой?

Да. Но это другая идентичность, которая не вступает в конфликт с моей журналистской работой. Если бы я не была активисткой, если бы так не болела этой темой, я бы вряд ли могла столько лет ею заниматься. Безусловно, такого рода работа требует крайнего неравнодушия к предмету, о котором идет речь.

Но с точки зрения журналистской работы, мы все делаем по высочайшим стандартам. Если я замечаю за собой, когда пишу сценарий, какие-то сильно заряженные пассажи, я их убираю. У меня есть блоги, я различаю то, что можно говорить и писать в блоге и в журналистской работе. Я очень много лет занимаюсь созданием разнообразного контента и у меня есть журналистское образование. Я довольно крепко чувствую себя в обеих этих ипостасях.

"В Израиле мужчины воспитаны иначе"

Вы следите за ситуацией с правами женщин в Израиле?

Да. Во многом она похожа на ситуацию в России и Украине. Во время войны мне лично говорили: "Настя, куда ты лезешь со своими правами женщин? Есть в мире вещи поважнее". Мне кажется, что такое отношение к проблемам женщин наблюдается всегда, особенно когда идет страшная кровопролитная война. Поэтому повестка задвинута другими вещами.

Вы чувствуете себя безопасно в Израиле, как женщина?

Со мной случались эпизоды домогательств в Хайфе два раза. Оба раза это были выходцы из России, сильно пьяные. В целом, я себя здесь чувствую гораздо безопаснее, как женщина. Но я не расслаблена на 100%.

По моим ощущениям, отношение к женщинам в израильском обществе сильно отличается от того, к чему я привыкла в России. Здесь я чувствую себя гораздо спокойнее: меня никто не оценивает и не осуждает за внешний вид, мужчины разговаривают со мной на равных. Как вы думаете, с чем связана такая разница?

Россия – это ультра-патриархальная страна. Так называемые "ценности" семьи, домашнего очага и послушной жены на уровне государства очень приветствуются и, разумеется, проникают в общество. И пренебрежительное, унизительное и агрессивное отношение к женщине – это то, что мы наблюдаем постоянно. А сейчас это пролезает и в российские законы. До сих пор нет закона о противодействии домашнему насилию, ограничивается право на аборты. Российскому государству плевать на женщину, она ценна только как матка, способная выносить нового солдата и налогоплательщика.

Израильские мужчины воспитаны иначе, они уважают личные границы, понимают, что домогательства – это не приятно, это не знак внимания и за это есть ответственность по закону.

Предприняли ли израильские власти какие-либо действия после вашего расследования "После школы"? Что сейчас с Борисом Меерсоном?

Да, предприняли. Но я не могу об этом говорить.

Как вы в целом относитесь к тому, что Израиль практически не выдает своих граждан?

Ну, вообще-то есть лазейки, чтобы договориться с Израилем об экстрадиции. Российские следственные органы, которые завели дело на Бориса Меерсона, должны были сильнее постараться, но они этого не сделали.

А в целом, да, Израиль – это safe haven для огромного количества людей, совершивших преступления такого рода. И это, конечно, очень грустно и тревожно.

"У меня нет обиды на мужчин, только ярость!"

И все-таки, что подтолкнуло вас заняться правами женщин? Неужели только глянец?

Нет, глянец – это то, с чего начался мой телеграм-канал. Это была попытка посмотреть на явление более системно. Я начала очень много читать и анализировать свой опыт, опыт своих подруг и других женщин с точки зрения новой феминисткой оптики, которая тогда нарастала. Теперь я понимаю, что когда меня проходящий мимо мужик на Павелецком вокзале ударил по жопе – это не неудача, это часть системы, часть устоя, где такого рода сексуализированное насилие считается допустимым.

Я не знаю, насколько это уместный вопрос… Но был ли у вас личный опыт насилия?

Конечно, был. Думаю, что личный опыт насилия был у огромного количества женщин. Разного насилия. Почти уверена, что нет таких женщин, которые с этим не сталкивались.

Речь идет о насилии, которое попадает под уголовное законодательство?

Да.

Вы не хотите об этом говорить?

Конечно, я не буду об этом рассказывать. И у меня нет ни одной подруги, у которой нет такого опыта в том или ином виде.

У вас есть обида на мужчин?

Обида? Обиды вообще никакой! Очень много очищающей ярости у меня по отношению к мужчинам! Очень много вопросов, рекомендаций и предложений. Но обиды никакой.

"Мой муж – порядочный, умный, интересный, очень честный и добрый"

Расскажите про своего мужа. Он вас поддерживает?

Мой муж журналист и историк, он работает в "Медузе". Конечно, он меня поддерживает. Вряд ли бы он был моим мужем, если бы у него были какие-то сложности с тем, чем я занимаюсь.

Какие у вас отношения? Можно ли их назвать равноправными?

Хм… Ну по крайней мере мы очень стремимся к этому. Вскоре я улетаю и ребенок останется мужем. У меня нет никакого сомнения, что я могу их оставить, что все будет супер, что с квартирой все будет супер. Мой муж в состоянии делать все то же самое, что и я. Но все равно, конечно же, репродуктивный труд и труд, связанный с обеспечением быта и комфорта, все равно лежит, в основном, на моих плечах. Во многом это происходит по инерции… И чьей-то недостаточной инициативности (смеется). Так что моя третья смена по-прежнему со мной. Иногда у меня бывают периоды мощной злости на все это. Я думаю, ну когда же я выберусь из бытового рабства, когда же это закончится. И, к сожалению, никогда. Постиранные вещи все равно пачкаются, приготовленная еда естся, от уборки на следующий день не остается и следа. Эта повторяемость изматывает.

Сколько лет вы вместе?

Десять лет. Он порядочный человек, умный, интересный, очень честный и добрый. Он разделяет мои ценности и у нас схожее мировоззрение. Мы оба хотим для мира хорошего и стараемся это хорошее делать.