Бывшая заложница террористов Хен Альмог-Гольдштейн: "Мы обязаны их вернуть". Интервью

Хен Альмог-Гольдштейн из Кфар-Азы провела в плену ХАМАСа 51 день вместе с тремя детьми – 17-летней Агам, 12-летним Галем и девятилетним Талем. Муж Хен, Надав, и их старшая дочь, Ям, были убиты 7 октября.

В интервью корреспонденту Newsru.co.il Алле Гавриловой Хен Альмог-Гольдштейн рассказывает о потере мужа и дочери, о времени, проведенном в Газе, и о том, в каком состоянии были другие заложницы, которых она встречала и которые до сих пор остаются в плену боевиков ХАМАСа.

Где вы с детьми поселились после освобождения из плена?

В гостинице в Шфаим. Сейчас там же в Шфаим нам уже предоставляют каравиллы, в которых все же должно быть удобнее, чем в одной гостиничной комнате. Но мне трудно решиться на этот переезд. У нас ведь до 7 октября было всё. Четыре года назад мы достроили и въехали в свой дом мечты. Теперь из гостиницы мы переедем в каравиллу здесь, а чуть позже нас ожидает еще один переезд – в каравиллу в кибуце Рухама, который не пострадал от вторжения ХАМАСа. Всех жителей Кфар-Азы хотят туда перевезти, чтобы дети могли вернуться в школу в Шаар а-Негев.

С одной стороны я хочу отремонтировать наш дом и поскорее туда вернуться, если ситуация позволит, но с другой – там были убиты Надав и Ям... и я пока не понимаю, как туда возвращаться. Дети пока отказываются даже на могилы сходить.

Время не лечит?

Время помогает строить новую жизнь, но от горя и потери – нет, не лечит. Мы с мужем были вместе 34 года. А Ям, моя старшая дочь, сделала меня матерью. Когда самые близкие тебе люди просто вдруг исчезают из твоей жизни, остается такая боль, которая вспыхивает даже от одного осторожного прикосновения.

Мы все проходим терапию. Каждый из нас отдельно и все вместе как семья. После возвращения из плена прошло четыре месяца, а после гибели Надава и Ям – полгода. Но я не могу сказать, что мы даже на терапии можем погрузиться в свое горе.

Расскажите про 7 октября.

Мы прятались в "мамаде". Мальчики сидели на полу, а мы с Ям и Агам защищали их своими телами. Надав стоял у двери с какой-то доской и ждал террористов. Поскольку я сидела спиной к двери, я не видела, что произошло, но когда я обернулась, Надав уже лежал на спине с двумя или тремя отверстиями от пуль в груди.

Террористы сразу потащили нас к шкафу и заставили одеться, потому что мы были полураздетые, в пижамах. После этого нас погнали из комнаты, и мы прошли мимо Надава, не попрощавшись. Я его не поцеловала, не обняла. Я потом много думала о том, почему я к нему не бросилась. Возможно, боялась, что и меня убьют.

Потом нас повели к выходу из дома. Впереди шли мальчики, а за ними Ям. И вдруг Ям в дверях упала в обморок. Мы с Агам оттащили ее в душевую, начали брызгать ей водой в лицо. Мне показалось, что Ям приходит в себя, и я выбежала на улицу, чтобы посмотреть, что с Агам и мальчиками. Увидела, что они обуваются на крыльце, и побежала обратно. И увидела, что Ям лежит на полу с развороченным от пули лицом. За эти секунды ее убили. И я пошла обратно к остальным детям.

Эта картина уже начала забываться. Но в Газе я каждый вечер вызывала в памяти это развороченное пулей лицо Ям. Я не осталась с ней, не пыталась помочь.

Вы не могли бросить еще троих детей.

Я не знаю. Мы не опознали Ям и Надава. Мы не были на похоронах. Мы не были, когда было 30 дней. Это очень много.

Вы сразу сказали детям, что Ям убили?

Сразу. Мне казалось это важным. Но оказалось, что во всех нас еще жила какая-то маленькая надежда, что они оба были только ранены. Она исчезла уже в Газе. Нам иногда давали послушать радио, и мы как-то в пятницу днем услышали по "Галей ЦАХАЛ" обрывок интервью с моим отцом. Журналисты приносили ему соболезнования в связи со смертью Надава и Ям. Мы, конечно, знали, что их нет, но это было безумно тяжело слышать. Как окончательный приговор. Галь впервые за все это время заплакал.

Что было после их гибели?

Нас посадили в мою машину и повезли в Газу. Там пересадили в другую машину и повезли дальше. Первую неделю мы были туннеле, потом в нескольких квартирах, потом, уже перед освобождением, снова в туннеле.

При каждом переезде мы переходили от одной группы боевиков к другой. Один раз с нами остались те же люди – когда дом, где мы находились, сильно пострадал от взрывной волны, и нас ночью вытащили на улицу и повели в другое место. Где-то рядом звучали выстрелы, боевики нас прижимали к стенам и прятали. Даже защищали нас своим телом. Они объясняли, что мы для них очень ценны, поэтому они будут нас защищать. И от взрывов, и от жителей Газы. В качестве утешения нам говорили, что, мол, максимум, мы все вместе погибнем под бомбежками.

Бомбили много?

Постоянно. Было очень страшно. Я часто думала, что, возможно, мы заплатим своими жизнями за то, чтобы ХАМАС больше не нападал на наши города.

В домах, где вы жили, оставались люди?

Нет. Когда нас куда-то вселяли, жильцов выгоняли. Там оставались их вещи.

Как вели себя дети?

Поразительно, невероятно себя вели. Они все время себя занимали. Сначала нам еще давали бумагу и карандаши. Потом мы попросили карты, и нам дали карты. Они строили какие-то башни из подушек, все время играли. Редко ссорились. Принимали участие в беседах взрослых. Я чувствовала, что могу заниматься собой. Даже во время бомбежек, когда в момент тишины очень нужно перевести дух и прийти в себя, они давали мне эту возможность.

А с Агам я даже иногда забывала, что она моя дочь. Она была моим другом, моим напарником. Во всем мне помогала, утешала, поддерживала. Мы делились с ней болью.

Там было очень непросто. Твоя жизнь полностью во власти других людей. Очень непростая гигиена. В кранах почти не было воды, а если и была, то соленая. Нам давали бутылочки, иногда по одной маленькой бутылочке в день. С едой сначала проблем не было, но потом мы иногда голодали.

Но морально было тяжелее. Нам нельзя было плакать, мы все время должны были выглядеть довольными. Если ты о чем-то задумался, тебя сразу спросят, о чем. Некоторые охранники говорили немного на иврите и на английском. На детей все время шикали, чтобы те не повышали голос. И постоянный смертельный ужас, постоянный страх смерти.

Вы сказали, что иногда слушали радио. У вас было представление о том, что происходит в Израиле?

Очень примерное. Выклянчивать радио удавалось нечасто. Было такое ощущение, что нас вновь, как 7 октября, бросили на произвол судьбы.

Были периоды, когда вас держали вместе с другими заложниками. Расскажите про них.

Мы некоторое время были вместе с другими заложниками. Сначала с пожилой парой и молодым парнем. Женщина вернулась, мужчины все еще там. Потом мы были вместе с девочками-военнослужащими и другими женщинами. Некоторые из них были ранены, несколько – довольно тяжело. Некоторые пережили жестокое сексуальное насилие. Лечить раны было нечем. Бинты в песке, какие-то просроченные мази. Девочки сами себя перевязывали, сами старались придумать, что делать с ранами. У одной девочки были оторваны взрывом гранаты пальцы на руке. У второй все ноги были с осколках и ожогах. После шести недель в плену на ее ноги было невозможно смотреть. Она сама пыталась вынимать из опухших и отекших ног осколки, они загнивали. Эти девочки уже тогда были на грани, а с тех пор прошло еще четыре месяца. Я не знаю, как они держатся. Когда мы выходили, они думали, что скоро настанет и их очередь.

Все эти женщины демонстрировали потрясающую волю к жизни и поразительную силу духа. Я постоянно думаю о том, делаем ли мы для них столько же, сколько делают они, чтобы выжить. Мы обязаны их вернуть. Как мы сможем продолжать жить, если родители не будут верить, что страна защищает их детей?

Я бы хотела, что каждый народный избранник начинал свое выступление с того, что мы должны прежде всего вернуть заложников. Я не понимаю, как можно говорить о том, что сделка должна быть "логичной". А то, что они там, это логично? Что во всем в этом вообще логичного?

Я очень хочу надеяться, что мы делаем все для их освобождения. Но уверена ли я в этом? Не знаю.

Когда вас освободили, другие заложники просили вас что-то передать их близким?

Да. Мы несколько раз встречались с семьями всех, с кем были в плену. Они очень просили не забывать их и бороться за них.

Какие у вас были ощущения, когда вас освободили?

После того, как 51 день я находилась в состоянии сжатой пружины, я физически почувствовала, как расслабилась, увидев первых наших солдат. Мы были безумно растроганы и счастливы. Несмотря на то, что у нас были очень тяжелые чувства к армии после того, как нас не защитили 7 октября. Все это вообще очень сложно. Меня воспитывали в уважении к ЦАХАЛу, Ям по состоянию на 7 октября все еще была военнослужащей. Но в ту субботу мы не могли понять, как мы остались совершенно одни и нас никто не защитил.

И на все эти вопросы я до сих пор не получила ответ. Когда я встречаюсь с военными, они отводят глаза, им явно стыдно, но я ни разу не слышала, чтобы хоть кто-то из этих высокопоставленных командиров, которые с нами говорили, попросил у нас прощение. А я сама считаю и воспитываю детей так, что именно в способности признать свою ответственность и попросить прощение за свои ошибки и заключается человеческое достоинство.