"Эта трагедия выпала на поколение моих детей". О выживших на фестивалях 7/10

"Черная суббота" оставила тысячи израильских семей осиротевшими, и многие десятки тысяч израильтян были травмированы в беспрецедентной для Израиля резне и начавшейся сразу вслед за нападением войне "Железные мечи". Травмированы физически. Травмированы душевно. Травмированы психически. Залечивать эти травмы придется долгие годы, а еще придется привыкнуть жить с ними. И жить рядом с теми, кто носит на себе и в себе эти травмы. Выдержать это невозможно. Не выдержать это нельзя. Мы не можем повернуть время назад и заслонить своих самых дорогих – детей – от того, что с ними произошло. Мы можем… А что мы можем?

На фестивальной площадке возле кибуца Реим проходило три фестиваля: Nova, PsyDuck и Milba, группы молодых людей курсировали от фестиваля к фестивалю. Дети моей собеседницы Анжелы были на фестивалях Nova и PsyDuck со своими друзьями. Павел вырос в Израиле, Алин в Израиле родилась, у них десятки друзей и знакомых, и фестивальные тусовки – обычное для семьи дело. Ее дочь Алин уехала с фестиваля Nova за несколько часов до вторжения террористов, она выжила. Ее сын Павел был разбужен ракетным обстрелом, а затем уводил с фестивальной площадки PsyDuck своих друзей, вытаскивая раненых, пригибаясь, когда рядом были слышны выстрелы и видны белые пикапы боевиков. Он выжил, он вывел всех, кого выводил. Он написал маме, чтобы сообщить, что он уже дома.

Затем они хоронили своих друзей, одного за другим. И Алин, и Павел живут с тем, что произошло. Это непросто. Но они сильные, и они семья. Анжела научилась быть рядом, не давя, помогать, не настаивая, любить издалека и появляться рядом, как только попросят.

Дети Анжелы – примерно возраста моей старшей дочери, мы с Анжелой давние приятельницы, у нас много общих друзей. После "черной субботы" я общалась с близкими тех, кто пережил и тех, кто не пережил тот день. Но я избегала говорить об этом с моими друзьями, потому что малодушно не была уверена, что мне хватит на это сил. Вот только говорить об этом с тем, кто готов говорить – необходимо и важно. Это наши дети. Это наши близкие. Это наше общество, и наша ответственность.

7 октября с фестивальных площадок возле "Реим", из кибуцев, из Сдерота и Нетивота, из военных баз в окрестностях сектора Газы звонили своим близким попавшие в ловушку люди. То, о чем они рассказывали, невозможно были вообразить и осознать.

Мы живем в Израиле, мы получаем огромное количество информации, мы помним, что каждому попавшему в беду кажется, что он пережил конец света. И за годы мы привыкли приуменьшать значение рассказов таких людей. А потом наше общество столкнулось с концом света – а мы оказались не готовы. И каждую минуту не можем себя простить за то, что не предотвратили, не оказались рядом, не выслушали, не спасли.

У Анжелы взрослые, самостоятельные, прекрасные и много повидавшие и пережившие дети. Они пережили 7 октября. "Так получилось, что эта трагедия выпала на поколение моих детей", – рассказывает она. Они живут с этим каждый день, каждую минуту. Павел выжил, он восстанавливается и получает помощь, которую готов принять. Иногда он переживает нервные срывы и панические атаки. Как и многие другие выжившие в бойне. Триггером может стать что угодно. И мы как общество должны знать об этом – чтобы насколько возможно, минимизировать эти триггеры, чтобы помогать так, тем и тогда, как, кому и когда это нужно. И не лезть, когда это излишне. Потому что – триггером может стать что угодно.

Дело в том, что мы едва ли полностью узнаем, что пережили наши дети. Им проще общаться между собой, чем "беспокоить маму", вернее, даже не проще – менее невыносимо. Тоже невыносимо, но поменьше. Их опыт, их потери и их способы с ними сосуществовать – это их личное дело, и их право, делиться с кем-то или нет. В тот день они оказались перед такими моральными дилеммами, которые проигрывают в голове до сих пор. Они пережили невообразимое. И это не вопросы силы или слабости человека – у выносливости, у психики, у защиты есть свои пути, и они непредсказуемы.

"Когда это все случилось, седьмого числа утром, он мне написал: "Мама, я дома. Со мной все в порядке". А я даже новости еще не читала, шабат же был. Вообще не знала, что происходит, – рассказала Анжела. – Потом, когда начала звонить дочь и говорить "Мама, у меня все хорошо", я удивилась – что это вы вдруг завели такую дурную практику отчитываться мне, когда вы с гулянок возвращаетесь? И она спросила: "А что, ты ничего не знаешь?""

Сын Анжелы долго не рассказывал ей о том, что он пережил. А она не спрашивала, ждала и не спрашивала. В их семье так принято – не давить, давать друг другу пространство, соблюдать границы. Так не у всех – у каждой семьи свои правила, свои уровни открытости, свои способы помочь. Анжела рассказала мне об опыте своей семьи, который срабатывает для них – и который она проверяет каждую минуту, каждую секунду. Потому что с 7 октября и до сих пор, и еще на долгие годы вперед, близкие переживших резню живут, как на последних уровнях игры в "Сапера" – куда их зашвырнуло без обучения и навыков первых уровней. Любое неверное движение – и рванет. И никогда не знаешь, что ты сделал не так – или не ты.

Утром 7 октября Павел написал маме письмо. С ее позволения, я процитирую его.

7 октября 2023

7:46. Я даже не знаю, с чего начать, все так запутано. Я не понимаю, что происходит. Проснулись от звуков воздушной тревоги и взрывающихся ракет, через какое-то время услышали выстрелы и начали разбегаться. Почти всё побросали, главное ноги унести. Разделились на несколько групп, потому что так безопасней – небольшие группы могут более скрытно передвигаться. Сейчас сидим в кустах, увидели белую машину и пару мотоциклов, спрятались. Всем очень страшно, никто не понимает, что происходит. Попросил у всех написать родственникам, а сам, дурак, не пишу, боюсь, из-за психологического состояния… Мама, запишу это в свой дневник, я уверен, что ты это прочитаешь, и неважно, буду я живой или нет. Стараюсь держать себя здесь в руках, веду за собой еще шестерых, у одного пуля в ноге, а у другого плечо пробито, перевязали, кровотечение остановили. Пытаемся выбраться отсюда. Мама, я люблю вас всех. Что бы ни случилось.

Первые подробности пережитого сыном Анжела узнала только через месяц. Павел работал с психологом, и тот порекомендовал "закрыть этот гештальт" и послать матери написанное утром седьмого октября письмо. "Пошли ей это письмо, скажи, что ты там был. Ты не сможешь это скрывать, это расходует слишком много сил".

"Он, наверное, и жив только потому, что был не в самом эпицентре, – затягиваясь сигаретой, говорит Анжела. – И потому, что они сообразили разбиться на группы. Их было 28 друзей, они разбились на шесть групп, и каждую группу взял человек, который отслужил в армии – как мой сын. Вышли полторы группы – группа моего сына и половина еще одной группы, – те, кто выжил. И те ребята, которых вел мой сын, вытащили еще двух раненых, они в итоге вышли почти голые, потому что перевязывали их постоянно".

Сын Анжелы – довольно закрытый человек, очень самостоятельный. Он настойчиво решает свои проблемы сам. Ему это важно. Но он знает: мама всегда рядом. "Я с самого начала с ним все время на связи – когда ему плохо, когда у него панические атаки. Потому что там пошли похороны одни за другими, тела погибших из других групп поднимали, – рассказывает Анжела. – Он не звонит мне со словами "мама, у меня случилось", он советуется – что делать вот в такой ситуации, если вообще обращается. Я и объясняю людям: поймите, это мой ребенок, но это взрослый мужчина, ему 26 лет. После определенного возраста я просто не могу к нему лезть, это не младенец, которого берешь на руки и несешь переодевать, приходится очень осторожно действовать – и только когда он согласен. Только когда он согласен, я могу ему как-то помогать".

Если раньше он был более близок с матерью, то сейчас он перестал впускать в свое личное пространство. "Мы исполняем абсолютно дурацкий танец: мы выходим покурить, я пытаюсь подойти к нему поближе на 10-20 сантиметров, он тут же отступает, и я понимаю, что мы топчемся кругами, и он просто не дает к себе притронуться, – говорит Анжела. – Понимаешь, не душить любовью – это очень трудно. У меня было непреодолимое желание в него вцепляться, а он отстранялся. Ему удушающие объятия были не в тему. Потому что у меня прямо непреодолимое было желание. Он забегал ко мне на работу – я буквально пытаюсь в него вцепиться, обнять, и ловлю себя на мысли, что я хочу вцепиться в него пальцами и не отпускать. И он это тоже понимает, и он не подпускает. Перед уходом: "Мама!" – распростер объятия, мы обнялись, и все, он ушел. А сесть рядом с обнимашками – такого нет, он не дается. И как бы мне ни хотелось его обнять, я не могу себе этого позволить. Потому что в таком случае он будет приходить реже, а при всем при этом ему важно со мной общаться. Я в принципе один из немногих людей, с которыми он согласен общаться".

"Обращаешься, как с бабочкой, которой если сбить с крыльев пыльцу – она умрет. Никаких лишних вопросов, не дай бог, выспрашиваний. Что он может, что он в состоянии тебе сказать – он скажет. Что он в состоянии у тебя попросить – он попросит. Ни в коем случае не пытаться преодолеть ту стенку, которую они выстроили между собой и миром. Они тебе приоткроют калиточку – тогда, когда смогут и настолько, насколько смогут".

Как показывает практика, пережившим 7 октября, пережившим бои – проще общаться с теми, кто прошел через такой же опыт. "При всей нашей эмпатии – мы никогда не поймем, через что они прошли, и им проще с теми, кто тоже это пережил, – рассказывает Анжела. – Когда все постепенно вошло в рутину, как ни страшно это звучит, у них один из друзей под своим домом сделал такой дворик для тех, кому плохо. И они там собирались – и кто был на фестивалях, кто хоронил друзей, чьи друзья погибли на Nova. Они приходили, даже когда его не было дома, сидели там, общались, сбивались в такие вот стайки. Дочь с друзьями так и общались, а вот сын закрылся совсем".

Павлу по какой-то причине проще обращаться за помощью семьи не к маме, а к ее брату, своему дяде. Затем они собираются на семейный совет, решают, что делать и как помочь. И когда мама удаляется из "комнаты обсуждений", разговаривать становится проще: потому что Павлу важно не казаться слабым в глазах мамы. Анжела это понимает и не давит.

"Если у тебя родственник в таком состоянии – ты можешь бегать по стенам, висеть на потолке, но никогда не лезь дальше тех границ, куда тебя пропускают, – говорит она. – Можно их потихонечку продавливать, быть все время рядом. Я все время с ним рядом, он мне может позвонить ночью, это случалось неоднократно, он позвонил, когда я лежала после операции в палате – я ответила. Я. Всегда. Рядом. И в любой момент. Ведь бывает иногда не хватает нескольких секунд, чтобы человека удержать от страшного. Потому что если не ответить немедленно – этих нескольких секунд может не хватить. Я с телефоном последние два года не расстаюсь, он при мне всегда. Чем бы я ни занималась, блямкнуло сообщение – я тут же проверяю. Если это друзья, по работе – могу ответить утром. Но если я глянула, а там написано "Павел" – все, небо на землю упади, я отвечу".

По опыту Анжелы, для помощи пережившим такую серьезную травму детям, даже если они уже совершеннолетние и даже если они родили собственных малышей, как ее дочери, необходимы все возможные ресурсы: информация, связи, люди. "У тебя должны быть все телефоны всех горячих линий, телефоны всех адвокатов, все возможные пути помощи должны быть – и к несчастью, деньги тоже. Потому что в любой момент потребуется такси срочно, или что-то еще", – поделилась она.

Вскоре после 7 октября, в те недели, когда Алин и Павел каждый день узнавали о похоронах очередного друга, когда они были в тяжелейшем физическом и психологическом состоянии, Анжела открыла накопительный счет и поделила деньги между сыном и дочерью. "Они оба были не в состоянии работать, а банку все равно, кто тебя где убивал. Особенно меня восхищает, что хозяйка квартиры, которую снимает Павел – да, я не сомневаюсь, что она ходит где-то с желтой ленточкой, что она, может быть, даже молится за заложников или еще что-то, – но она так из него выбивала квартплату! Из четырех тысяч он недоплатил 700 шекелей, она ему не давала ни есть, ни спать. Мы помогали деньгами до определенного момента, но потом он сказал: стоп. Все. С этого момента я управлюсь один".

"У меня полбашки седые сейчас, – признается Анжела. – Но я хотя бы успокоилась на ту тему, что он не планирует выйти в окно или еще что-то. Потому что еще несколько месяцев назад… Я не говорю, что мы созваниваемся каждый день, это уже тотальный контроль. Но раз в два-три дня я звоню или я пишу на какую-нибудь невинную тему, оставлять ли мясо для собаки, и так далее. И иногда я просто проверяю в WhatsApp – там есть фишка, когда приложение высвечивает "был в сети в 10:26". Если я позвонила, а он не ответил – я буду сидеть ждать, когда он вернется, я не буду ему названивать 25 раз, я не хочу его дергать. Потому что 5-10 раз позвонить, и неважно, в какой ты панике – ты его самого уже наводишь на те мысли, на которые не хочешь наводить, ты его триггеришь. Когда он мне не отвечает, я пишу ему сообщение: "Сын, позвони, пожалуйста". И жду. И жду. И жду. Он может спать, он может быть занят. Но он всегда вернется".

Ее дочь Алин после 7 октября прошла гиюр – это оказался ее способ справиться с произошедшим и получить поддержку. "Она сказала: "Мама, знаешь, кому я молилась и молюсь все это время? Не А-Шем, а Элоим. Не милостивому, а карающему. Каждый день".

Анжела обратилась к психологу и для себя – в ноябре 2023 года, когда, по ее словам, "смогла говорить". Это онлайн-психолог, с которым у нее уже был опыт терапии и который находится не в Израиле – одной из причин такого выбора было понимание, что на израильских психологов легла невероятная нагрузка. Как и ее сын, Анжела пытается как можно меньше затруднять кого-либо своими проблемами. Этот психолог был одним из первых, кто предложил нуждающимся в помощи израильтянам бесплатную поддержку – Анжела же продолжила работать с ним за оплату. Ей так проще. "Первая встреча у нас не получилось, потому что когда мы с ним связались – это было 7 ноября, ровно через месяц. Когда я с ним разговаривала, на улице кто-то включил "Эцлейну ба-ган", меня пробило на такую истерику… За несколько встреч я по крайней мере смогла… Я не могу себе позволить поломаться. На мне слишком много держится".